Да и Хезер не была той плоской фоткой чистого агнца, которая красовалась на первых полосах газет. Совершенно очевидно, что эта вежливая, всегда готовая помочь по дому, прилежная девочка делала все возможное, чтобы одурачить своих родителей и бросить вызов их авторитету и авторитету школы. Позже Полина неуверенно возразила одному из репортеров, что Хезер была, наверное, «довольно необузданная и бунтарская», но, как сказал мне тот репортер после вынесения приговора Дилану, он умолчал об этих ее словах в своей газете. В конце концов, девочка сотрудничала в нарушении федерального закона, чтобы сбежать со своим бойфрендом, хотя, вероятно, слабо представляла себе последствия (по–видимому, ни одному из ребят просто в голову не пришло, что ее родители будут их искать, пока, отходя ко сну в номере мотеля, они не увидели свои лица в одиннадцатичасовых новостях по ТВ). Тем не менее на своей пресс– конференции Хезер не выказала ни угрызений совести, ни сожалений сверх тех слов, которые произнесла. «Очень легкомысленно она относится к той нервотрепке, через которую пропустила свою мать», — сказал мне один из присутствовавших на пресс–конференции репортеров. После своего короткого заявления Хезер ускакала под ручку с подружкой Дженнифер, смеясь вместе с ней.
По ее хорошо написанным письмам к Дилану видно, что Хезер была девушкой, хорошо умеющей выражать свои мысли и чувства, взрослой для своего возраста. И, хотя ее родители и судья называли это «щенячьей любовью», она совершенно определенно была влюблена в Дилана. Но также она была и по– детски глупой, капризной и подверженной переменам настроения. «График» переписки с Диланом с ее стороны показывает пики и провалы, сражения, периодически сменяющиеся примирениями. В какой–то момент газетные сообщения о прежних любовных связях и детях Дилана, по–видимому, настолько ранили ее, что она была готова порвать с ним, потому что он держал эти связи в секрете несмотря на заключенный между ними «пакт» рассказывать друг другу всё. «Ты собирался ждать, пока мы поженимся?» — потребовала она ответа в письме, написанном после его ареста. Но также она и старалась изо всех сохранить к нему доверие. «Мое сердце велит мне забыть об этом. То было в прошлом, то была не я, он действительно ¦ меня. А потом мой мозг говорит мне: ты что, охуела, брось этого козла». Но уже в следующем предложении ее романтические мечты перевешивают сомнения. «Я думаю, что самое лучшее время, которое у меня когда–либо было с тобой, — это когда мы были вдали от всех, я смотрела на тебя спящего и думала, какая чудесная у нас когда–нибудь будет жизнь… Я люблю тебя». Она вложила в это письмо маленький камешек и розу. Хезер, кажется, была так же зачарована романтической мелодрамой своих отношений с Диланом, как и ее хроникеры в СМИ.
На большинстве фотографий Хезер она изображена с толстой золотой цепочкой и тонким распятием на шее — и то, и другое ей подарил Дилан. Это сочетание передает то внутреннее противоречие, которое и на самом деле было в ней: она была одновременно жесткой и ранимой, агрессивной и женственной, «плохой» и «хорошей».
Другая властная иерархия, поддерживаемая законами о возрасте согласия, — иерархия возраста в семье. Категорически аннулируя право несовершеннолетней соглашаться, закон отдает ее сексуальность в руки взрослых. В тринадцатом веке право отца на девственность дочери было неоспоримым. Она (как и ее мать) была его имуществом, и, если он подозревал кого–то в нарушении владения, то мог потащить виновного к мировому судье, словно конокрада. Сегодня, хотя прокуроры и стараются получить показания девушки против ее бойфренда, они не являются обязательными для выигрыша дела в суде. Закон проводит различие между желанием заняться сексом и информированным согласием, а, поскольку несовершеннолетний по закону является «неинформированным», то достаточно доказать, что он или она занялся (занялась) сексом со взрослым партнером — и обвинительный приговор обеспечен. Разбирательство может быть инициировано теми людьми, которых больше всех задевают такие отношения: по данным прокуроров, почти две трети заявлений в полицию о незаконном сексе с несовершеннолетними поступают от их родителей. Закон дает родителям огромную власть: они могут, по сути, посадить молодого человека своей дочери за решетку.
Конечно, родители ответственны за то, чтобы направлять своих чад в сторону безопасных отношений и подальше от небезопасных, по мере возможности, что для многих означает отговаривание или запрещение любовных связей со значительно старшими людьми. Но не все семьи одинаковы. Одна женщина, теперь сама мать подростка, рассказала мне о продолжавшихся четыре года отношениях, которые у нее начались в шестнадцать лет с мужчиной, который был старше на десятилетие. Ее мать «сошла с ума», когда узнала, но в конце концов полюбила этого человека и с радостью приняла в свою семью. В другом сценарии родительская забота и совет могут отсутствовать в семье напрочь, что само по себе способно толкнуть девушку в объятия старшего мужчины, который в таком случае может сыграть в ее жизни «квазиродительскую» роль. В конце 1990–х годов социальный психолог Линн Филлипс проинтервьюировала 127 жительниц Нью–Джерси, которые, будучи несовершеннолетними, состояли в сексуальных связях со взрослыми в тот момент или когда–либо в предшествующей жизни. Одна из них, шестнадцатилетняя Джилл, была немного недовольна своим тридцатитрехлетним любовником Карлосом, потому что он был строг и в то же время эмоционален, принимал за нее все решения и контролировал каждый шаг. Но она принимала это его отеческое поведение как «крайнюю защиту», оправданную ее возрастом. Более того, Джилл считала, что Карлос «спас ее от жизни, полной всякого рода надругательств, наркотиков и неуспехов в школе, которым попустительствовали ее мать и бабка».
В семье Ковальских, судя по всему, проблема заключалась не в чрезмерной заботе, ни в ее отсутствии, а попросту в том, что семья распадалась на части, едва способная выдержать еще и внешнее давление. На телевидении Роб и Полина были строгой, но любящей и сплоченной парой, и пресса тиражировала сценарий семьи честной, крепкой и как один убитой горем. «Вы сделали всё, что должна делать семья, чтобы уберечь вашу дочь», — Мори Пович вывел голос Полины Ковальски из телефона в эфир. «Правильно», — вставила она, не дождавшись завершения фразы. «…от этого типа».
Однако, по многим признакам, Ковальские не были той всемерно поддерживающей друг друга, тесной ячейкой, которую они изображали на его шоу. На самом деле, как явствует из материалов Главного суда первой инстанции графства Провиденс, Роб и Полина конфликтовали между собой начиная с 1994 года, в июле 1996 года подали на развод и уже разъехались к тому моменту, когда Хезер от них сбежала. Хотя основная масса материалов бракоразводного дела не находится в открытом доступе, ходатайства, относящиеся к вопросу попечения над Хезер, подтверждают рассказ Дилана о том, что ее родители воевали между собой из–за его отношений с ней. Например, Полина утверждала, что Роб «поощрял» Дилана и Хезер тем, что прикрывал их связь и позволял им разговаривать по телефону и встречаться в нарушение «запрета» Полины на эту связь. Еще одно утверждение Полины — что «впоследствии Дилан Хили забирал Хезер из школы, притворяясь ее отцом, просящим отпустить ее с уроков» — подразумевало, что Роб подстрекал — или по крайней мере инспирировал — и это его поведение. Полина просила суд запретить Робу навещать Хезер, но суд прошение не удовлетворил.
Хезер была явно не в ладах с матерью. Маловероятно, чтобы тринадцатилетняя сбежала из дому на три недели «по прихоти», как это утверждала Полина. На своей пресс–конференции Хезер сказала, что не звонила домой, потому что боялась, что ее домашний телефон прослушивается и ее с Диланом найдут. «Я вовсе не была уверена, что хотела вернуться домой прямо тогда», — заявила она. Непосредственно перед их бегством она написала Дилану, как ей плохо дома: «Ты — единственное, что осталось в моей жизни, чтобы я могла не быть несчастной».
Ковальские, судя по всему, рассматривали свою дочь двумя способами: как хрупкую фарфоровую куколку и как непослушного маленького дьявола. Но выглядело это так, будто они были неспособны видеть оба эти образа одновременно. Роб изображал изумление, что девочка, которая, что называется, маршировала под знаменем семьи, вдруг так резко «выскочила из рядов». Еще менее вообразимо, вероятно, было то, что его маленькая девочка так хотела, чтобы ее любил мальчик, что ради этого готова была нарушить закон. В совокупности все это было похоже на вынужденный выбор для Хезер, быть ли ей хорошей девочкой или плохой, и, как это делают многие девочки с незапамятных времен, она выбрала быть плохой. Адвокат Дилана сказал мне: как жаль, что семья не обратилась к психологам, вместо того чтобы бежать со своей фрустрацией к полицейским. Мать Дилана сожалеет о том же: «Если бы только ее родители позвонили мне! Может быть, мы бы все поговорили вместе, и…» Ее голос оборвался. Вместо того, будто порываясь очиститься от всех своих внутрисемейных драных противоречий, «узаконить» свой гнев и страх, Ковальские обратились к закону, который не терпит полутонов.
