Но одно дело — раздражение Ковальских и как они обошлись со своей фрустрацией. Совсем другое дело — что сделали полиция и суды, когда получили их случай в свое распоряжение. «Совершенно понятна реакция родителей, которые сходят с ума, если их тринадцатилетняя дочь встречается с двадцатиоднолетним парнем, — сказала Шэрон Лэм, профессор психологии в вермонтском Колледже св. Михаила и автор книги «Проблема с обвинениями: жертвы, виновные и ответственность», когда прочитала черновик этой главы. — Но юридическая система должна же ко всему подходить рационально и справедливо».
К сожалению, законодатели и суды в последние десятилетия ведут себя, словно слетевшие с катушек мамы и папы, поймавшие свою тринадцатилетнюю дочь «с поличным» на кушетке в гостиной. Вдохнув новую жизнь в законы, низводящие консенсуальные уравновешивания любви, похоти, нужды и силы до нападений мерзких хищников из темных закоулков на беспомощных жертв, государственные деятели 1990–х годов все яростнее атаковали сложные социальные проблемы тупым инструментом уголовного закона, вводя в него истерически огромные наказания.
В 1995 году один калифорнийский социолог обнаружил показатель, согласно которому как минимум половина детей, рожденных незамужними матерями–тинейджерами, были зачаты мужчинами старше двадцати лет. И тут вдруг буквально все — от левофеминистской журналистки Кэты Поллит до архиконсервативного Совета семейных исследований — стали кричать «ИЗНАСИЛОВАНИЕ!!!» Американская ассоциация адвокатов сформировала специальный комитет для выработки юридических ответов на эту новооткрытую проблему. Обе политические партии в своих предвыборных платформах 1996 года поклялись атаковать этот вид «злоупотребления детьми», и закон о «реформе» социальных пособий, подписанный президентом Клинтоном в конце его первого срока, призывал «штаты и местные юрисдикции агрессивно проводить в жизнь законы о возрасте согласия», требовал от программ соцобеспечения штатов разработать образовательные программы для правоохранителей, консультантов и педагогов по «проблеме изнасилования по закону» и предписывал генпрокурору США изучить связь между «изнасилованием по закону» и подростковой беременностью, делая при этом основной упор на «хищных старших мужчин». Губернатор Калифорнии Пит Уилсон выделил восемь миллионов долларов из пятидесяти двух миллионов, ассигнованных на программу предотвращения подростковой беременности, для материального поощрения уголовного преследования «совратителей» с целью сократить число несовершеннолетних матерей, получающих детские пособия; Техас, Флорида, Джорджия, Мэриленд и ряд других штатов вскоре последовали примеру Калифорнии. В 1996 году прокурор графства Джем (штат Айдахо) Даглас Вэриер пошел еще дальше: криминализовал весь подростковый секс, приводящий к беременности. Откопав закон 1921 года против блуда (внебрачного секса), предъявил обвинения сразу нескольким беременным девочкам и их бойфрендам.
Калифорнийские данные по взрослым отцам детей несовершеннолетних матерей впоследствии были оспорены экспертами–демографами, которые назвали эти столь разрекламированные цифры завышенными (Lynn M. Phillips, «Recasting Consent: Agency and Victimization in Adult–Teen Relationships,' in New Versions of Victims: Feminists Struggle with the Concept, ed. Sharon Lamb (New York: New York University Press, 1999)) и указали на то, что в политических дебатах причины деторождения несовершеннолетними предельно упрощаются, попросту говоря, представляются в ложном свете (Patricia Donovan, «Can Statutory Rape Laws Be Effective in Preventing Adolescent Pregnancy?», Family Planning Perspectives (January/February 1997); см. также: «Issues in Brief: and the Welfare Reform, Marriage, and Sexual Behavior,' Alan Guttmacher Institute report, 2000; Kristin Luker, Dubious Conceptions: The Politics of Teenage Pregnancy (Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1996)), а новые государственные инициативы не оказывают никакого доказуемого влияния ни на секс как таковой, ни на деторождение как его результат. В опросе, проведенном Американской ассоциацией адвокатов, например, лишь каждый пятый адвокат ответил, что «правовое принуждение мужчин к ответственности [за отношения с несовершеннолетними] путем уголовного преследования и применения законов об алиментах является подходящей реакцией» на подростковую беременность.
Эти законы заставили людей на местах делать извращенный выбор между невыносимыми вариантами. В калифорнийском графстве Ориндж, после того как вступила в действие программа губернатора Уилсона, работники социальных служб штата начали тайно организовывать браки своих беременных подопечных, некоторым из которых было по тринадцать лет, с взрослыми отцами их детей, чтобы предотвратить уголовное преследование, которое иначе разрушило бы эти неповрежденные отношения (Matt Lait, «Orange County Teen Wedding Policy Raises Stir,' Los Angeles Times, Orange County Edition, September 2, 1996. Исследователь проблем здравоохранения Лора Линдберг нашла, что такие связи не являются столь неустойчивыми, как некоторые могут подумать. Когда она справилась у пятнадцати–семнадцатилетних матерей, имевших старших партнеров, через 30 месяцев после рождения ребенка об их текущем положении, она нашла, что эти пары по–прежнему близки эмоционально и неразлучны: Laura Duberstein Lindberg et al., «Age Differences between Minors Who Give Birth and Their Adult Partners,' Family Planning Perspectives 20 (March/April 1997) - прим. автора). А у предполагаемых «выгодоприобретательниц» подобные законы встретили почти универсальное презрение. «Предположим, [парень] садится в тюрьму, — терпеливо объясняла несовершеннолетняя мать из Сан–Хосе репортеру. — Она не получает никакой поддержки. Она садится на пособие». Когда старшеклассников графства Джем опросили по поводу крестового похода «против блуда», проводимого тамошним прокурором, они охарактеризовали его как нелепую попытку вмешательства в их личную жизнь, не говоря уже о том, что эта попытка, с их точки зрения, была совершенно неспособна предотвратить будущие беременности. Школьники, из которых примерно половина уже имела сексуальный опыт, предложили менее карательную стратегию решения проблемы беременности: в одном опросе 79 процентов заявили, что желают лучшего сексуального образования.
Оказывает ли уголовное преследование за «изнасилование по закону» конструктивный эффект на «виновного», «жертву» или ее семью? Исторически, «по мере того как их традиционные формы [семейного, религиозного и общинного] сексуального регулирования подвергались эрозии, многочисленные родители — иммигранты и урожденные американцы, черные и белые — искали судебного вмешательства, чтобы обуздать своих мятежных дочерей», — пишет историк Мэри Одем, которая изучила судебные дела, проходившие в Калифорнии в 1880–х и 1920–х годах. Но те судебные чиновники не гонялись за торговцами белыми рабынями, умыкнувшими, по мнению родителей, их дочерей; не издавали они и строгих судебных выговоров вроде «слушайся маму и не ходи на танцы». Вместо этого, особенно с наступлением двадцатого века, стереотип сексуально активной девочки как жертвы трансформировался в стереотип ее же как «девиантки» или «делинквентки» (несовершеннолетней преступницы). Суды предъявляли девочкам все больше обвинений в «преждевременной сексуальности» (в занятии сексом или в видимом желании им заниматься) и отправляли в реформатории (исправительные школы), лишая таким образом их семьи столь необходимых им заработков и помощи по дому со стороны дочерей. (Историк Рут Александер нашла такие же неудовлетворительные для семей исходы в исследованных ею делах, проходивших в штате Нью–Йорк в 1930–х и 1940–х годах. Когда подавшие заявление родители узнавали, что обязательный минимальный срок по статье за «неправомерное половое поведение» составляет три года, большинство из них впадали в шок. После чего, в то время как их девочки томились за решеткой в Бедфорд–Хиллз, в нескольких часах езды от г. Нью–Йорк, матери заваливали начальников тюрьмы письмами с мольбами об уменьшении срока заключения и более гуманном обращении с их дочерьми (интервью с Александер, июль 1998 г.). — прим. автора).
В то время как дурно ведущие себя мальчики оказывались в суде по обвинению в тех же правонарушениях, за которые судили взрослых мужчин — например за воровство или хулиганство, — девочек наказывали более жестоко, чем мальчиков, и за более мелкие нарушения — без жертв, особенно за преступление «преждевременной сексуальности». Эта «сексуализация женской девиантности» продолжается и в наши дни, как пишет криминолог Меда Чесни–Линд. К началу 1960–х годов трем четвертям всех арестованных девочек предъявляли обвинение в «неправомерном половом поведении», регистрировали в системе как «лиц, требующих надзора», или объявляли неисправимыми — термины, рисующие в воображении эдакого часового, неусыпно глядящего в окно спальни, чтобы стеречь «неисправимую». В конце двадцатого века девочка, подобная Хезер, рассматривалась уже и как жертва, и как неисправимая. Она была одновременно и падшей женщиной девятнадцатого века, и современной шлюхой, которая «сама виновата». Для таких девочек в эру «суровой любви» наказание — перевоспитание в целях их защиты.
Юридические решения не дают ни эмоционального удовлетворения (что, вообще–то говоря, и не входит
