немедленно сдать тебя, переправить в Москву, и чтобы ни один волосок с твоей головы не упал.
— С волосками труднее, — заметила она. — Твоя эта сучка попортила мне прическу…
А в остальном — да. Разумеется, сдать.
— И ты думаешь, я смогу это сделать?
— Ну если не сможешь — не знаю, как и помочь тебе.
— Что-то я не понимаю: ты авантюристка или мазохистка?
— Ни то и ни другое, Георгий, — Маша взяла его руку и дотронулась ею до своей груди — ошутился твердый сосок. — Скорее, я нимфоманка… А вообще, я Диана, вскормленная волчицей.
— Любопытный образ, — оценил он. — Оригинальный… Только какая Диана? Героиня Лопе деВега или богиня охоты?
— Богиня охоты и трехдорог. И еще — олицетворение Луны. Люблю ее изменчивый, призрачный свет, очарование теней и скрытых страстей.
— И как же тебя сдавать, такую дуреху?
— Молча, стиснув зубы и думая о чем-нибудь приятном. Точно так же, как если бы ты закапывал человека живьем.
— Не смогу, — признался Георгий. — В самый последний момент рука не поднимется.
— Жаль.
— Жаль, что не смогу?
— Да нет, жаль, что ты слабый человек. И робкий, не уверенный в себе мужчина, — она продолжала ласкать себя его рукой. — Я вас всех презираю. Вы не способны уже ни к чему, пресные, рафинированные люди. И чувства у вас точно такие же. Вообще вы потеряли право на жизнь и обязаны освободить жизненное пространство для людей, сильных духом, для молодой, дерзкой и азартной нации. Я устала жить среди вас. Каждую минуту ощущаю, будто пачкаюсь в вашей слюне. Обтираюсь и снова пачкаюсь, потому что вы бесконечно пускаете пузыри, думая, что спасаете и храните духовность, благородство, честь. Какая честь, если нет силы и смелости гунна?.. Вы умерли! Вы скелеты…
— Кто это — вы? Или мы перешли на официальный-тон?
— Вы — это вы все. Вся эта никчемная страна, которая еще мнит себя государством.
И потому я — против вас.
— Тоже любопытный образ. Диана, вскормленная волчицей, перегрызает волчице горло. И строит свой Рим. Занимательный город, должно быть, похож на Содом или Гоморру. Жаль, не могу тебя сдать. Ты сейчас как писаная торба, а я — дурак.
— Ты не дурак, Георгий. Поэтому тобой заинтересовались, особенно после того, когда ты ушел от засады на болоте. Помнишь, когда я попросила с тобой экстренной встречи?
— Это незабываемо, Маша! А заинтересовался твой резидент?
— Разумеется! Просто пришел в восторг. Хотел сначала убрать, чтобы не мешал, а потом приказал… стеречь тебя от всяких случайностей.
— Значит, сначала ты заманила меня в ловушку, а потом охраняла?
— Но что делать? Такова наша служба, — наигранно вздохнула и смирилась Маша.
— И у твоего резидента не пропал интерес до сих пор, насколько я понял?
— Напротив, усилился. Если бы ты прекратил еще пускать слюни…
— Неужели я кажусь тебе интеллигентом?
— Какой вопрос? Ты и есть современный интеллигент в чистом виде, заключила она. — Самое мерзкое и отвратительное качество, искусственно привитое в этой стране мыслящим людям. Оно-то и уничтожило дух нации, оно сделало вас неспособными к сопротивлению. А мне очень хочется, чтобы ты уяснил наконец, что поистине святым можно стать, зарыв в землю врагов своих живыми, как это сделала княгиня Ольга. Вот это был дух! Вот тогда вы имели право на существование.
Поспелов встал, стряхнул с одежды мучную пыль, шагнул к двери.
— Я подумаю… И попробую!
— Не забывай, тебе надо поторопиться, чтобы не стать вместо святого крайним.
Увы, катастрофа уже произошла…
— Да-да! Я помню… Обязательно попробую. Только в любом случае сначала принесу теплую одежду и постель. Никогда не смогу спокойно смотреть на зябнущую женщину.
— Это голос мужа, — вслед проронила Маша. — Я этого не забуду.
Уходя наверх за постелью, он не запирал темницу, но она даже не сделала попытки побега — а удрать было просто: открыв окно. Теперь Поспелов окончательно уверился: начни выгонять — не уйдет…
А пришельцы, тем не менее, продолжали затягивать удавку: едва Поспелов поднялся наверх, как в доме отключился свет.
Он проверил пробки — все в порядке, значит, повреждение на линии. Пришлось стиснуть зубы и переключиться на аварийное питание, но аккумуляторный блок оказался посаженным до нуля — где-то поблизости подняли в воздух «ромашку» — систему «Ореол». Когда же Георгий запустил движок электростанции и все-таки включил радиостанцию, выяснилось, что эфир забит помехами на всех диапазонах и радиопроходимость нулевая…
Оставался единственный способ связи с Москвой: по космическому телефону выйти на коммутатор погранотряда и, назвав особый пароль, попросить соединить с Зарембой по домашнему или рабочемутелефону. Это проходило в любом случае — «ромашка» не действовала на спутник связи, однако сообщение, пришлось бы шифровать и передавать голосом набор цифр. Времени на шифрование не оставалось: следовало послушать ясновидящую из темницы и поторопиться доложить о катастрофе. «Чтобы быть первым, а не крайним».
Заремба оказался в своем кабинете…
— Здравствуй, брат, здравствуй дорогой, — сразу же затрещал Георгий, задавая тон и ключ к разговору. — Все ли живы-здоровы в твоем таборе? Как повозки дошли, как лошади?
— Да слава Богу, рома! — подхватил Заремба. — А что ты так заволновался?
— Я же больного крестника с другим табором отправил, в кибитку с добром посадил, а с тобой надо было послать. С тобой бы он не пропал.
— А, рома, куда твой крестник денется? Довезут, напоят-накормят, в самый лучший шатер определят.
— Сон я дурной видел, — сказал Поспелов. — Будто кони в дороге пали, а кибитка опрокинулась все добро прахом пошло, и крестник мой убился.
— Худой сон, — Заремба сделал паузу. — Да в руку ли?
— В руку, брат, в руку. Мои сны сбываются. И в твоем таборе беда: черный человек прибился. Весь табор сглазит!
— Тоже во сне видел?
— Видел да смутно, лица не разглядел, но голос слышал. Будто шепчет тебе на ухо: посади, мол, крестника в кибитку с добром и золото туда же спрячь. Пошли мне весточку, брат, а то нет мне тут покоя и весь табор на ноги поднял. Люди обиженные, мстить будут.
— Да уж чувствую, не до сна тебе, — посочувствовал Заремба и отключился.
Поспелов добрел до своей комнаты, однако там не оказалось постели, а в окна без единого стекла тянуло холодным, преддождевым ветром, суконное одеяло, которым был завешен
