работа на холоде и ветрах вырастала в сложное предприятие. Нахожу в дневнике свежую запись рассказа Седова, как он в первый раз делал астрономические определения долготы при ветре и сравнительно низкой температуре, — такие наблюдения нашим картографам приходилось делать постоянно.

«Вот влезли мы на гору к астрономическому пункту. Максимыч запыхался, я же подбадриваю — не отставать, планету прозеваем. А от него пар, как из бани. На горе сразу охладило — такое там хорошее течение воздушное. Поставили искусственный горизонт на табурет и ждем. По альманаху — через десять минут можно бы и начать, а тут — тучка, за ней другая. И так больше получаса. Как, говорю, Николай Максимович? А он уже закуржевел. Нет, нет, ничего, говорит, — а зубы-то оскаливаются. Наконец ушла эта тучка, я прицелился в Юпитера. И вот, смотрю, смотрю — вместо звезд — шлепки какие-то неясные. В чем дело? Подумал, объектив не тот, — нет, все как следует. Посмотрел еще — вот какое дело-то! Я близко держал инструмент и, наверное, от испарений тела стекло объектива замерзло, как окошко. А я Максимычу — это вы, Николай Максимыч, такого пару развели? А он что-то уж чуть слышно бормочет: «поскорей бы начинать, что ли, а то, говорит, — ртутный горизонт замерзнет». И рука с хронометром, вижу, дрожит. Снял я перчатку и начал. Повернул потом инструмент к фонарю, взглянуть на лимб. Что-то пальцам уж очень больно. Посмотрел на пальцы и вижу — кровь. Кожа примерзла к микроскопическому винту, да там и осталась. Э, думаю, так на десять высот пяти пальцев не хватит? Погрел другой рукой винты. Две высоты взял благополучно, на третьей опять прихватило. Говорю Максимычу отсчет, а сам — руку под рубашку. А Максимыч побелел весь и, еле-еле карандаш держа, градусы и минуты выводит. «Гггео-ррр-гий Яковлевич, — спрашивает, много ли высот еще бу-дд-ем б-ррр-р-ать?» Еще штук шесть-семь, говорю… Ну, зато мы хорошо назад бежали!»

«25 сентября. Штиль. Ясно. Сегодня написал еще этюд. Краски стынут угнетающе. Перетер их с нефтью — несколько помогает. После экскурсии мне легче работать: не так быстро стынут руки, приобрел тренировку. Сегодня писал два часа при 15 градусах без перчатки. Седов целый день провел за магнитными наблюдениями на мысе Астрономическом.

26 сентября. Утром оттепель. Слабый ветерок с В.-Ю.-В. С утра начал писать этюд вблизи судна, но пошел снег, позже поднялась вьюга; пришлось заняться проявлением. Цветные фотографии вышли удачно, но в обыкновенной — я все еще допускаю передержки, хотя выдержку уменьшил до одной тридцатой части нормальной. Возвратился из экскурсии Кушаков, он вместе с Николаем Максимовичем ходил на охоту к острову Панкратьева. Охотники видели множество медвежьих следов, а один мишка подошел даже к самой палатке, но Кушаков побоялся стрелять: около медведя вертелась собака Варнак.

28 сентября. 14,8 °C. Умеренный северный ветер. Вчера Седов и я пробовали на собаках новую упряжь. Седов боялся, что приученные к самоедской упряжи не пойдут в нашей, похожей на восточносибирскую. Некоторые собаки тянули, но с большинством, по-видимому, придется позаниматься. При пробе же начало выясняться нечто невероятное. Взятые в Архангельске собаки не годятся никуда. По всей видимости, всякая упряжь для них такая же новость, как если бы вместо хомутиков и постромок их одели бы во фраки. Эти Шарики и Жучки не только не тянули саней, а просто мешали. С полным непониманием, что мы хотим делать, псы покорно позволяли запрячь себя, даже с некоторым любопытством обнюхивали шлейки, недоуменно помахивая хвостами. Но как только дело коснулось того, чтоб везти, началась потеха. В упряжке стояли белые сибирские собаки и пестрые архангельские. Седов сел на нарту и закричал:

— Пр-р-р-р!

Большинство белых собак при этом звуке поднялось, а некоторые даже сделали попытку тронуть сани с места. Но все остальные, как и раньше, лежали на снегу в полной безмятежности, очевидно, полагая, что ежели привязана, так и лежи, не сходи с места, покуда хозяин не отвяжет. Я пробовал тянуть передних сибирских, чтоб сдвинуть с места остальных. Мы думали: может быть, собаки в незнакомой упряжи не понимают, что от них хотят, но как только заметят, что другие работают, вспомнят и они. Не тут-то было! Я тянул как паровоз, тянули и белые, но все эти дворняги и не думали помочь. Они просто улеглись, как будто бы вся суматоха их совсем не касалась, и бороздили снег, отнюдь не понимая, что такое происходит. Некоторые, впрочем, проявляли некоторую самодеятельность: изо всех сил упирались. Мы до тех пор не добились движения нарты вперед, пока не выпрягли всех этих саботажников. Пока что избегаем думать, что все это значит. Одно не оставляет места сомнению: эти собаки никогда не ходили в упряжи.

Вечером сильный шторм с юго-запада. Вьюга. У нас тепло и уютно. Мы стоим в месте, безопасном от напора льдов. «Фока» старое и сухое судно, в каютах 15–16° Реомюра. Правда, морозы еще невелики. Но при 17–22 °C на воздухе, когда дует ветер, достаточно холодно.

29 сентября. Весь день посыпает мягкий снежок, заваливает выдающиеся льдины. Оттепель доходила до -1,5 °C. Появились полыньи. Под вечер я отправился на лыжах вдоль берега по мягкому шуршащему снегу в сторону моря. Нежна белая мгла. Через нее еле заметны темные части берега — с трудом сохраняешь направление. В 3 часа уже темнело. Здешние сумерки долги, света было бы достаточно, чтобы различить дорогу, но полное отсутствие теней сбивает. В общем не видишь ничего. Кажется, — ровное место, даешь свободу бегу — и вдруг пред ногами обрыв: незаметно вбежал на высокий торос. Или впереди встала огромная глыба — присмотришься, она просто осколочек льда у самого конца лыж. Но как хорошо по мягкому снегу бежать, куда не зная, мимо серо-голубых белесых пятен торосов на берег, опять на лед и дальше в серую мглу и молчание. Остановишься. Ни звука. Во время одной остановки послышались как будто шаги. Прислушался. — Кто бы мог здесь ходить? Разве медведь? Ясно, отчетливо звучало в тишине: топ, топ, топ, топ где-то далеко. Нет, не далеко. Это совсем близко. Да, где-то здесь. И внезапно понимаю, что слышу вне, как бьется мое собственное сердце. И вдруг пугаюсь. Что в этой тишине слышно биение его, как нечто постороннее, что не во мне тот звук, что страшно одинок он. А тишина льется в уши, ни с чем не сравнимая тишина. Тишина и в глазах от ровного, мягкого, гаснущего света, от молочной мглы и отсутствия теней и красок. О, если бы не одинокое сердце, с его напоминанием, кажется, сам бы растворился бесследно в этой тиши!

30 сентября. Успех в дрессировке собак. Вместе с Седовым прокатились от берега до «Фоки». Расстояние около километра. Или мы не умеем выбрать хорошего передового, или такого нет вообще, но управлять запряжкой мы еще не можем. От судна собаки не бегут иначе, как на поводу. Но обратно — полным ходом. В один из таких рейсов нарта налетела с полного хода на какую-то льдину, пассажиры посыпались с нее, запряжка же, сопровождаемая стаей свободных собак, подвывающих всеми голосами, понеслась дальше, как будто ничего не случилось. У судна всю эту компанию встретила стайка драчунов. Поднялась грызня и свалка, такая, что, добежав, мы не знали, с какого конца подойти разнимать. Пока колотили с края озверевших, псы успели разорвать какую-то слабенькую. Отняли еле живой.

2 октября. Вчера Седов ездил в первый раз на собаках далеко на съемку. Сегодня прекрасная погода, легкий морозец 20–22 °C. Солнце в кругах. Утром я вышел на работу. Солнце и в полдень стоит уже низко, его косые лучи могут только освещать, а не греть. И освещают-то не все. Только отвесные берега и склоны получают прямые лучи, вся же площадь льда в заливе подернута скользящим светом. В десятом часу в это время года здесь первые лучи солнца. Такелаж, паруса, вывешенные на просушку, мачты «Фоки» — все горело оранжевым огнем и бросало резкую тень на береговой откос, когда я начал подниматься в гору.

Подъем стал нелегок; снег крепко прибит последними бурями; приходится выбивать ступени лыжной палкой, если не хочешь съехать вниз. На верху обрыва дорогу преграждает лавина снега, нависшая грибом — нужно, как кроту, прокапывать лаз. Как хорошо вверху!

Вся бухта с «Фокой» как на ладони. Люди копошатся. У метеорологической станции в двухстах метрах от «Фоки» наблюдатель, — он обходит будки. Черной ниточкой ползет по снегу нарта Седова и крошкой- мушкой движется у Столбового наш геолог — пошел добывать ископаемых.

С пяти часов прекрасное северное сияние; его увидал Седов, вышедший взять секстаном несколько высот Марса.

Началось серебристо-голубой полосой на северо-западе. Она поплыла по небу, поднимаясь, разгораясь и изменяясь. Вот изогнутая лента, а вот тончайший занавес из света. Он торжественно плывет, пересекая звездные пути, то растет, то тает, то загорится на сгибе зеленым лучом, то сверкнет тонкими яркими нитями на несколько мгновений, то соберется частыми складками в самый зенит и развернется от горизонта до горизонта. Следишь за всеми превращениями и не заметишь сразу: в другой части неба —

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату