со льдом продвинуло к матерому берегу. На следующее утро нам как будто повезло: открылся канал, которым мы вышли в большую полынью у полуострова Панкратьева… К сожалению, из полыньи-то выхода не оказалось. Пришлось встать на якорь и утешиться надеждой, что когда-нибудь да разойдутся льды.
Увы! В этот же вечер, как бы в ответ на наши ожидания, последовал страшный шторм со снегом и вьюгой, полынью зажало. Через сутки шторм стих. Прояснило… Но что мы увидели!
Сплошной, смерзшийся лед закрывал все проливы и бухты, только на самом горизонте за Крестовыми островами чернела полоска воды.
Мы затерты льдом.
Мороз уже несколько дней держался стойко, не выше -8 градусов. Потом повалил густой снег.
— Зимовка?
Глава четвертая
Как перепутались все наши планы и предположения событиями последних недель. Как неожиданно остановились мы на полпути!
Мало удовольствия носиться с кораблем, затертым посреди открытого моря, как это было с Пайером или экипажем «Ганзы» [36]. Ежеминутно ожидать гибели корабля, потерять волю и всякую возможность следовать своим планам, одну мысль лелеять — о спасении жизни, смотреть месяцами и годами на одну и ту же льдину, давая отдых глазу только видом клочка воды в редкой трещине ледяного поля — ужасно!
А такая участь могла бы выпасть и на нашу долю, если б мы стали упорствовать в достижении Земли Франца-Иосифа первоначальным путем, — мы, наверное, испытали бы все приключения заключенных на судне, затертом плавучими льдами. По книгам мы имели достаточно полное представление о жизни такого рода и решительно предпочитали не испытывать ее. Что стали бы делать на плавучем льду геолог, картографы, художник, все мы?
Но… так устроен человек. От Седова до младшего кочегара все — еще и после 15 сентября — ожидали движения вперед и всей силой желания стремились вырваться из ловушки, поставленной судьбой. Хорошо помню, как на запорошенный снегом мостик часто выбегал то тот, то другой матрос, или кочегар и, стоя на белом фоне вырезанным силуэтом, подолгу всматривался в узенькую полоску на горизонте: там маячило море. Одного сменял другой и так же надолго замирал, как будто ожидая чуда, что вот придет ближе море, и мы поплывем дальше:
Так устроен человек. Он желает в точности следовать поставленным планам, хочет, чтобы все делалось по его расчетам без задержки, не терпит ее и, когда дело касается нарушения расчетов, забывает и опасность и жизненные удобства и все на свете.
Правда, для нас остановка тут не на короткое время, — не на неделю. Целый год предстояло пробыть в одном месте. Все, чем мог подарить вас счастливый случай, это сокращение годичного срока на два — на три месяца — не больше.
Но что же делать! Не новость, что в полярных странах очень часто приходится менять расчеты, — здесь природа еще слишком горда, она привыкла диктовать пришельцам свою волю; нужно подчиниться, чтоб настойчивостью, трудом, терпением взять свое, — в этих местах нельзя быть чрезмерно взыскательным к удаче. Вспомним хоть Свердрупа. С прекрасным снаряжением на знаменитом «Фраме» он три года простоял, почти не сходя с места, в одном из проливов североамериканского архипелага.
Лед не спаялся еще совсем, еще чернела вода в прогалинах между льдинами, ныряли там кое-какие птицы, не успевшие отрастить крылья, молодой лед еще не выдерживал тяжести человека, а в воздухе уже носилась зима. Наши прекрасные надежды стали разлетаться без остатка. Самый большой оптимист на «Фоке» — Седов. Но всякой надежде приходит конец. 15 сентября Седов приказал выпустить пары из котлов.
Итак, зимовка.
Шестнадцатого сентября двое — я и Павлов — довольно свободно прошли по смерзшемуся льду на берег Панкратьева полуострова. Да, — вот они, окрестности нашей первой зимовки! Обрывистый берег в двухстах метрах от «Фоки», низкий берег бухты — за кормой, длинная линия ледников Новой Земли на юге, а далеко на юго-западе высятся крутые склоны островов Верха и Личутина, правее Южные Крестовые острова и остров Панкратьева. Мы поднялись на плоскую вершину полуострова. Там торжественный покой. Снег улежался хорошо, нога не вязнет, а камни под коркой льда отдают синевой. Горизонт широк необычайно, — обманно близкими кажутся острова и горы Новой Земли, выступающие из ледяного покрова, ее — характерные «нунатаки» [37]. Идеальная чистота воздуха создает этот обман. Казалась, до берега не больше сотни метров, однако, когда мы направилась в глубину бухты, убедились, что расстояние не меньше километра.
Осматривая свои новые владения, мы прошли до замерзшей речки в юго-восточном углу бухты. Там сделали важное для нас открытие: эта часть берега усеяна плавником [38] , — на Фоке будет тепло в эту зиму.
Каких только кусков дерева не было тут. Части кораблей, разбитых, может быть, сотни лет назад за тысячи километров отсюда или у этих же негостеприимных берегов, бревна, хорошо распиленные доски, стволы деревьев с корнями, и целые, и расщепленные о прибрежные камни, истертые и поцарапанные льдом. Тут попадались и другие вещи, — стоило бы поломать голову над вопросом, как они попали сюда, если б не было доказано, что воды Гольфстрима, идя от Мексиканского залива, достигают Новой Земли.
Впоследствии среди этих естественных дровяных складов нашлось много интересных предметов, принесенных из стран, кипящих жизнью, сюда, в мертвые области, — вещей обыденных там. Никто не обратил бы внимания на обломок доски с выжженной надписью: «1797» — очевидно, год, — а здесь этот хлам, который бы вы сбросили с дороги пинком, приобретал жуткое значение тем самым, что находился здесь, заставлял думать о нем, думать многое. Теперь я не придаю своей коллекции плавника значения большего, чем она заслуживает: это собрание доказательств далекого южного течения, доходящего до Новой Земли. Но сколько образов воссоздавал каждый из предметов на месте!
Вот блок допотопного устройства, — может быть, с каравелл самого Колумба? Может быть, блок сорван бурей с галлиота эскадры Виллоуби [39], или с яхты Баренца? Не висел ли блок на мачте лодьи безымянного выходца с Волхова-реки от Великого Вольного Новгорода?
Какими путями приплыл женский деревянный башмачок-сандалия, на нем даже ремни сохранились. Чья маленькая смуглая ножка носила его?
Еще и еще: стеклянные шары, употребляемые вместо поплавков норвежскими промышленниками трески, обрывок спасательного пояса, бронзовый гвоздь в куске дерева, загадочный предмет, похожий на обрезок лианы, — да это все доказательства течения, пришедшего с далекого юга.
Но «юг» — понятие растяжимое. Под углом зрения положительного знания ценнее всех моих находок — находка Павлова. Несколько месяцев спустя, когда снег уже стаял, наш геолог нашел в этой же бухте шарообразный пробковый буек, опоясанный бронзовой лентой: на ней цифра «8» и надпись: «Baldwin Ziegler Expedition» [40].
Очевидно, цифра «8» — номер буйка. Справившись в навигационном журнале этой экспедиции и узнав место, где буек выброшен, легко будет определить путь течения, принесшего буек сюда.
Пологий песчаный берег с плавником тянулся около километра и загибался к южному мысу с высоким черным столбом, похожим на палец самого дьявола, высунутый из моря. Мы прозвали этот мыс Столбовым.
