быть еще несчастней. Два лета кучка людей пробивалась в отдаленную страну — не просто ли было предположить, что на обратный путь времени потребуется не меньше? Идя вперед, мы имели изобилие припасов, а обратный путь с провиантом меньше чем на год и совершенно без топлива, конечно, должен быть значительно труднее. В то время как писались первые страницы, все было еще впереди. Да, — намечались кое-какие способы обратного пути: таких — перед людьми уже побывавшими в крайностях — всегда несколько на выбор, — недаром же мы прожили год в полярной стране, где без всегдашней готовности к решительным действиям шагу не ступить. Но могу сказать, никто особенно не задумывался над будущим. Почему? Потому ли, что Седов выбрал людей, «не склонных оглядываться назад», или просто человеку свойственно надеяться на лучшее? Мы шли еще вперед, казалось тогда. А думать об отступлении во время атаки как будто стыдно. Так или иначе — написанное в эту закопченую тетрадь мне и теперь не кажется легкомысленным, а скорее удовлетворяет. Год назад больше тревоги отражалось в текущих записях. Вот тогда слепая уверенность в благополучном конце была бы истинным легкомыслием. Теперь я говорю себе: вы научились кое-чему за год.
До захода солнца все чувствовали себя вполне хорошо. Да, — было в каютах прохладней, мешала теснота; но разве можно рассчитывать на особые удобства зимовки на 81-м градусе? После захода солнца пронеслось несколько бурь, впрочем, не столь бешеных, как на Новой Земле. Потом нажали морозы. Нахожу запись:
«
Холода очень некстати. Пока была умеренная погода, жилось сносно; теперь при первых же морозах резко сказываются все неудобства, связанные с отсутствием топлива. Дров нет совсем. Печи разжигаются обломками ящиков и досок. Сверху посыпается немного каменного угля в порошке или бросается кусок моржового сала. И уголь и сало приходят к концу. С холодом примириться можно бы, значительно неприятней полное отсутствие вентиляции. Каждая частица тепла бережется — нельзя открывать иллюминаторы так часто, как в прошлом году. С утра вместе с запахами кухни распространяются все испарения растапливаемого льда и кипящего супа. Во всех каютах очень сыро. Нам приходится по несколько раз в день обтирать полочки и стенки, — иначе влажность, собираясь каплями, струится на пол. Механик выжимаемую из тряпки воду измеряет консервными жестянками. Он называет это занятие: «мерять потовую воду». Позавчера заявил: «Сегодня, знаете, набрал три с половиной банки!»
В последние дни испарения стали осаждаться льдом. Иллюминатор моей каюты погребен слоем больше двух сантиметров. У края матраца, примыкающего к стенке, образовался ледничок; он, спаяв матрац с деревом, плывет длинным языком вниз к умывальнику. Ко всему этому можно приспособиться, — лишь бы не было хуже.
Стоит тихая погода. Долго бродишь каждый день, смотря в бесконечное синее небо и полусвет- полутьму. Сегодня моя прогулка не удалась. Очень резкий ветер при -28 °C. заставил меня искать спасения в снежной хижине магнитных наблюдений. Я шел к ней медленным шагом, снег под ногами хрустел. Вдруг полог, прикрывавший вход, зашевелился, и предо мной предстал Визе:
— Ах, это вы! Заходите, заходите же!
Я (почти растроганный предупредительной встречей). — Вы всегда так приветливо встречаете гостей?
Визе (отчетливо). — Нет, я имею обыкновение оказывать такую честь только посетителям, подходящим к хижине тяжелой поступью, похожей на медвежью!
Дело в том, что магнитолог не может иметь при себе не только оружия, но и железной пуговицы. По этой причине револьвер Визе лежит в двух шагах от хижины — приветливость наблюдателя объяснилась легко.
Сегодня ложная тревога. Собаки открыли на горе берлогу. Когда я поднялся на склон горы с винтовкой в руках «с намерениями самыми кровожадными», из темного отверстия берлоги высунулась голова… что-то уж очень маленькая. Я всмотрелся. — Да это Полышка! Моя воспитанница выглядывала с самым свирепым видом, шипела, ворчала и угрожала лапой. Как истинная собственница, она отчаянно защищала вход, — несколько собак, визжа, отскочили. За Полыньей, ворча, выглядывали остальные. Берлога на славу, — просторна, уютна, пар оттуда так и валит. А мы-то ломали голову, где пропадают медведки, сколько раз подолгу искали их. Они же, построив по инстинкту беломраморный дворец, основались на собственной квартире. Столоваться и проказничать приходят на «Фоку». Сегодня медведки доставили много хлопот Лебедеву. Потерялся прекрасный спиртовый термометр, один из разложенных на снегу. Лебедев, допросив всех матросов, осмотрел снег на десять метров кругом, — не ветром ли унесло, не раздавил ли кто ногой, ахал и охал, хлопая рукавицами по бедрам — «Нет и нет! Ума не приложу!»
Наконец он заметил, что медведи мотаются над ямкой в снегу, как будто что-то зарывая. При приближении Лебедева и понятых проказники удрали. При внимательном осмотре ямы на самом дне ее оказался термометр — к счастию неповрежденный. При докладе о покраже Лебедев настаивал:
— Я не могу отвечать за целость инструментов, пока эти любознательные господа гуляют на воле!
Бедняги не чувствуют, что на их свободу готовится покушение: при первой же подобной проказе их посадят на цепь.
