коры на камнях. Все станет жизненней, приемлемей.
Опять тишина, с ней тихие продуманные мысли.
Итак, наше гнездо здесь противопоставлено природе. Словно много поколений назад мы боремся с ней небольшою семьей. С нашей стороны — победы предыдущих поколений, с ее — сугубая жестокость, ее собачьи, голые законы и непобедимое равнодушие. Мы так далеки от краев, где непосредственную борьбу с природой заменили орудия и машины, где эта борьба почти не чувствуется! Здесь каждую минуту помнишь о могуществе врага, ценишь всякое ничтожное орудие, радуешься малейшей победе и учишься в поражениях.
Да, пред нами обнаженная жизнь почти первобытных людей. Мы еще сохранили многое из орудий, которые дали нам предыдущие поколения людские, но, может случиться, останемся с голыми руками. Мы ездим на собаках, но главная надежда на собственные ноги. Едим запасы, добытые чужими руками, но если хотим верной победы в борьбе за жизнь, пищу нужно уметь при нужде добыть голыми руками. И даже в наши стремления грубо вторгается первобытная жизнь. Она говорит: мне не нужны твои стремления, а нужен ты, живой. Я веду тебя к нужным мне целям.
И вот, во многом мы боремся уже по-первобытному. Мы стараемся не забыть целей, поставленных раньше. Однако нужно сильно обманывать себя, чтоб здесь, пред лицом тишины и звезд, не поставить себе одного вопроса: не призрачны ли в самом деле наши цели, не случайны ли они, как сочетание кристаллов льда, сложившихся в подобие реального предмета. Люди, собаки, медведи, все гнездо жизни, здесь — только проталина в пустыне, мельчайший осколочек жизни. Но та жизнь, пышная и расточительная настолько, что в струях ее, сталкивающихся между собой, не чувствуется общего течения— вся жизнь мира — куда стремится она? Здесь мы имеем пред глазами малый осколочек, слабую струйку. Сущность ее ясна, не запутана… и тем яснее встает вопрос: куда?
Сегодня вышел прогуляться. У судна бродил механик Зандер.
— Куда вы? — спрашивает.
— Думаю до глетчера прогуляться.
Мы пошли вместе. Мой спутник жаловался, что болезнь сильно беспокоит его. После прогулок он чувствует облегчение, но ходить-то не легко: мешает боль в колене. К тому же, совсем не умея стрелять, он чувствует себя во тьме особенно беспомощным: «кабы михулька не поймал».
29 ноября. По настоянию Седова питание улучшено: едим бульон и винегреты из сушеных овощей. За несколько дней такое питание оказало благотворное действие. Только Инютин плох. Сегодня снаряжал его гулять. Вид больного нехорош: опухшее лицо, багрово-синие мешки под глазами, полураскрытые губы обнажают клочки кровавых десен и почерневшие зубы. Изо рта тяжелый трупный запах. Это настоящая цинга.
— Расскажи мне, Пан, почему ты всегда весел? Ты не силач, но хвост твой всегда завернут тугим крючком. Если скучно, ты тявкаешь, гоняясь за собственным хвостом. После голода, побоев или мороза — быстро забываешь о беде. Баззаботность твоя изумительна. Наверное ты большой мудрец; расскажи-ка мне о собачьем веселом законе.
Пан повертывает живую головку, перестает улыбаться и вслушивается. Черные ушки с отметинками настораживаются. Пан показывает розовый белок у темного глаза и ждет конца речи, потом тявкает и неожиданно ловко целует меня в самые усы».
Сидеть сложа руки, когда на судне несколько больных, нельзя. Нужно что-нибудь предпринять — иначе все дело развалится. Единственное средство от цинги, особенно в первом периоде ее — свежее мясо. В трюме лежали горы моржового мяса, но мы не могли поручиться, что оно свежо: при торопливом отходе с мыса Флоры — в то время как приближались льды — моржей свалили в теплый трюм. В промежуток времени пока мы плыли до бухты Тихой — мясо тронулось гниением. Оно было еще хорошо для собак и медведей, но для цинготных такое мясо не лучше солонины.
Нельзя ли промыслить медведя? Из описаний зимовавших на этой земле мы знали, что медведи всю зиму бродят у открытой воды. Нет ли поблизости свободного моря? Нужно добыть хотя бы одного медведя, — тогда мы захватим болезни в самом начале.
Посоветовавшись, Седов и я решили сделать попытку дойти до открытого моря или полыньи и поискать берлог на южном берегу острова Хукера.
Утром 2 декабря мы вышли к югу. Стояла хорошая погода с морозцем градусов в 20. Полная луна часто выходила из облаков, помогая находить правильный путь. Луна спряталась, когда мы огибали южный мыс о. Хукера. Потом тучи рассеялись, и мы увидали большие полыньи в проливе Де-Бруине. Южная сторона горизонта даже при луне казалась более темной: можно было предположить, что полынья соединяется с большим пространством открытой воды на юге. Пройдя еще километров пять, недалеко от полыньи мы заметили след большого медведя, настолько свежий, что бороздки, проведенные волосками лапы, еще не стерлись. На некотором расстоянии встретились еще два следа — более старых. Мы решили расположиться лагерем на медвежьей тропе и подождать, не подойдет ли медведь к палатке.
Прошло около суток. Медведей не было. Оставив в палатке Пустошного с ружьем и собаками, Седов и я отправились на южный берег Хукера искать берлог. По правде сказать, мы сами мало верили в возможность найти берлогу в это время года — тем более, что спец по берлогам, Разбойник, отстал в начале пути. Мы дошли до мыса Сесиль Хармсворт — оттуда берег заворачивает на север, достигли какого- то откоса горы, последнего перед бесконечной ледяной стеной, уходившей на север. Ни тут, ни в других свободных от льда местах берлог не нашли. После полусуточного блужданья мы вернулись к палатке обескураженные и голодные. Отдохнув, мы внимательно обследовали края полыньи, насколько позволял лед, очень тонкий вблизи ее. Новых следов не было. Решили в ночь на пятое начать обратный путь: мы были километрах в 40 от «Фоки». Как назло к этому времени небо заволоклось тучами, поднялся сильный ветер и вьюга. Не хотелось ставить сызнова палатку — мы вышли.
Напряженность путешествия во тьме — не передать словами. Как высказать ощущение мрака и угрозы, осевших на душу? Чувство полной отданности року не отпускает. Часто не знаешь, где идешь: по земле, по льду или же по ледяному покрову — под ногами мутно. Вспыхнет спичка, осветит компас, видишь, стрелка отклонилась от взятого курса. Верить компасу? — Ведь вблизи базальтовых стен склонение стрелки меняется часто на двадцать-тридцать градусов. Но если ты отклонишься даже на 15 градусов от принятого курса, — наверняка не заметишь во тьме места, к которому стремишься, и вместо достижения цели уйдешь в незнакомый пролив. Там можешь бродить хоть месяц среди берегов, нанесенных на карту только приблизительно.
Мы шли очень медленно. Сильный ветер ежеминутно гасил фонарь. Сильно ущербленная луна изредка светила сквозь мчащиеся облака. — Так было сначала. Потом тучи закрыли ее совсем, — тогда, кроме неясных очертаний саней, все скрывалось в густой мгле, тихо звенящей кристаллами в затишье и воющей — в порыв. Вот это-то ощущение слепоты непередаваемо. Падать приходится ежеминутно: то взойдешь на покатую поверхность тороса, то провалишься в расщелину другого. Иногда видишь, луна спряталась совсем; припишешь это усилившейся вьюге, и вдруг пред тобою стена. Что это, айсберг, обрыв? Как слепец, ощупываешь палкой и рукой. — Да, обрыв. Как мы свернули к берегу, того не заметя?
Проблуждав часов пять, мы вышли на землю очевидно: нет торосов, — слабый подъем. Решили, что пересекаем выдающийся мыс, но скоро заметили ошибку — подъем продолжался, мы входим на ледяной покров о. Хукера. Дальше к северо-востоку обрыв берегового льда становится выше и выше — до ста семидесяти метров — мы это знали. Оказаться сразу на краю его в эту тьму?..
Мы свернули налево. Стали попадаться камни. Остановив нарту, осветили карту и обсудили положение. — Да, — вероятней всего находимся на мысе Дэнди-Пойнт: вперед при луне там мы видели такой же низкий берег с камнями.
Мы стояли у смутно черневшей нарты и чертили на снегу линии берега, виденного при луне. Сошлись на предположении: ледяной покров сошел на нет, еще несколько десятков метров, и мы по пологому берегу сойдем в пролив.
Для меня так и осталось загадкой, что за полоска земли встретилась нам — как и вообще местность, по которой бродили. Мы двинулись дальше. Я шел впереди, показывая путь собакам. Шагал довольно медленно, но без особых предосторожностей, принимаемых при ходьбе по ледникам. Я ждал ежеминутно, что встречу первые торосы пролива.
Вдруг я почувствовал, что под ногами что-то подломилось и я лечу в пропасть. Помнится, особого
