последний раз ему доводилось не спать целую ночь, — в любом случае это было, когда он был помоложе и покрепче. К нему подошел граф с белой фарфоровой чашкой.
— Кофе с бренди, — сказал он, протянул чашку Свенсону и возвратился к столу, чтобы взять свою чашку.
Кофе был горячий, черный, немного пережженный, но идеальный на вкус. Кофе с бренди — довольно большое количество бренди на такую маленькую чашку, — именно это ему и требовалось. Он сделал еще один большой глоток, допивая чашку до дна, и отставил ее в сторону.
— Спасибо, — сказал он.
Граф д'Орканц кивнул, потом обратил взгляд на кровать.
— Каково ваше мнение, доктор? Возможно ли выздоровление?
— Будь у меня больше информации о происшедшем…
— Ну что ж, я могу вам сказать, что ее состояние — следствие несчастного случая, что она не была в воде… в этом я могу вас заверить, но тем не менее вода распространилась по ее организму. И это была не просто вода, доктор, а жидкость, имеющая особые свойства, энергетически заряженная жидкость. Женщина добровольно согласилась на эту процедуру. К моему величайшему сожалению, процедура была прервана. Направление тока жидкости поменялось, и женщина была — как бы это сказать — обезвожена.
— Это… я тут слышал… я видел у принца… шрамы… Процесс…
— Процесс? — Д'Орканц от волнения дал петуха, но тут же взял себя в руки. — Да, конечно же, принц… вы наверняка поговорили с ним, он наверняка был в таком состоянии, что ничего не мог скрыть. Это достойно сожаления.
— Вы должны понять, что в этом деле для меня на первом месте — защита принца, и мой долг добросовестного врача… и если это, — Свенсон сделал движение рукой в сторону женщины, чья бледная кожа чуть ли не светилась в свете лампы, — та опасность, которой вы подвергали Карла-Хорста…
— Я ничему его не подвергал.
— Но…
— Вы не знаете сути дела. Прошу вас, давайте говорить о женщине, доктор Свенсон.
От резкости его тона все вопросы застряли в горле Свенсона. Он отер пот с лица.
— Если вы читали мою статью так внимательно, что даже запомнили мое имя, то вы и сами все знаете. У нее все симптомы человека, вытащенного из ледяной воды, скажем, в зимней Балтике, после долгого в ней пребывания. При определенных температурах функции тела заметно замедляются, что может быть смертельно для организма, но может и оказывать консервирующее действие. Она жива, она дышит. Я не знаю, обратимы ли повреждения, полученные ее мозгом. Как не могу и сказать, очнется ли она когда- нибудь от этой… зимней спячки… И все же я… я должен спросить об этих отметинах на ее теле… что бы с ней ни сделали…
Д'Орканц поднял руку, и Свенсон замолчал.
— Можно ли что-нибудь сделать сейчас, доктор, — вот в чем вопрос.
— Нужно держать ее в тепле. Нужно дать ей выпить чего-нибудь теплого. Я бы предложил массаж, чтобы улучшить циркуляцию крови… все периферийно… но обратимы или необратимы повреждения, я сказать не могу.
Граф д'Орканц помолчал. Его чашка кофе так и осталась нетронутой.
— Еще один вопрос, доктор Свенсон… возможно, самый главный.
— Да?
— Видит ли она сны?
Свенсон был поражен вопросом, потому что в тоне графа прозвучало не только сочувствие — за внешней озабоченностью слышалась нотка холодного любопытства. Ответил Свенсон осторожно, бросив взгляд на кровать с балдахином.
— У нее постоянно движутся зрачки, но это не кататония… она без сознания, но не исключено, что в ее мозгу… возможны какие-то сновидения… возможен бред… возможно спокойное состояние.
Граф д'Орканц ничего не сказал, погрузившись на несколько мгновений в задумчивость. Потом он вернулся к реальности, поднял глаза.
— А теперь… Что же мне делать с вами, доктор Свенсон?
Свенсон стрельнул глазами в сторону вешалки и шинели, в кармане которой лежал пистолет.
— Я ухожу…
— Вы останетесь там, где вы есть, доктор, пока я не решу иначе, — резко прошептал граф. — Вы мне помогли… и я бы хотел вознаградить подобное содействие. И тем не менее вы явно противостоите интересам, которые я должен блюсти.
— Я должен найти моего принца.
Граф д'Орканц тяжело вздохнул.
Свенсон искал какие-нибудь аргументы, но не знал, о чем ему можно, а о чем нельзя говорить. Он мог бы упомянуть Аспича или Лоренца, мадам ди Лакер-Сфорца или майора Блаха, он мог бы упомянуть карточку синего стекла, но сделает ли это его с точки зрения графа более полезным или более опасным? Было ли у него больше шансов остаться в живых, если он будет демонстрировать просто слепую верность принцу? Он не мог видеть, что происходит за стенами оранжереи, из-за того, что мерцающий свет отражался от стекла, а потому не знал, где находятся охранники. Даже если бы ему и удалось добраться до пистолета и вывести из игры д'Орканца — а тот, судя по его внушительной фигуре, был чрезвычайно силен, — то как ему справиться с остальными? Он не знал, где находится, он устал, у него не было безопасного места, где передохнуть, и он по-прежнему ничего не выяснил о местопребывании принца.
Свенсон посмотрел на графа.
— Вы не возражаете, если я закурю?
— Возражаю.
— Да?
— Ваши сигареты в вашей шинели, ведь так?
— Да.
— И скорее всего, рядом со служебным револьвером, которым вы размахивали немного раньше. Вам не кажется, что с того времени произошло много событий? Мы бы оба выглядели довольно комично, если бы последствия всех этих событий не были столь кровавыми. Вам приходилось убивать, доктор?
— Боюсь, что многие умерли под моими руками…
— На операционном столе — да, но речь о другом… как бы вы себя ни изводили укорами, это не ваша вина, и вам это известно. Вы прекрасно понимаете, о чем я вас спрашиваю.
— Да. Приходилось.
— Когда?
— В Бремене. Человек, который лишил невинности юную племянницу герцога, был так отвратителен. Я заставил его выпить яд. Я не горжусь случившимся. Только идиот стал бы этим гордиться.
— Он знал, что пьет?
— Нет.
— Я уверен, что кое-какие подозрения у него были.
— Возможно.
Свенсон вспомнил красное лицо того типа, сухие хрипы в его горле, закатившиеся глаза; потом Свенсон, чувствуя едкий запах желчи из его рта, вытащил из кармана упавшего на пол человека уличающие его письма. Это воспоминание преследовало его. Свенсон протер глаза. Ему было жарко — даже жарче, чем прежде, — атмосфера в оранжерее и в самом деле была удушающая. Во рту у него пересохло; он ощутил внезапный приток адреналина, посмотрел на графа, на пустую чашку кофе, потом — сколько времени ему потребовалось, чтобы повернуть голову? — на полную чашку графа на столе. Стол вдруг оказался над ним. Он упал на колени, смутно осознавая, что не почувствовал удара. Голова у него закружилась. Темная теплая волна сомкнулась над ним, и он исчез.
Он открыл глаза в темноте — назойливая тревога достучалась до него сквозь теплую шерстяную завесу сна. Он моргнул. Веки у него налились свинцом — не удержать, — и он снова сомкнул их. Но что-то
