Я люблю тебя, прощай

Каждый день ходишь. И вдруг – бултых! Летишь в черную дыру. Все ниже, ниже, ниже.

Вечером я зажигаю свечу, чтобы не упасть. Свечку ставлю у фотографии мамуси, которая болтает с кем-то. Слушайте, у нас дома делают одну штуку – не так часто, как раньше, но кое-где до сих пор младенцу при крещении дают свечку. Зажженную, и священник окропляет ее святой водой. И эту же самую свечку зажигают на первом причастии и на конфирмации. А когда человек умирает, эту же свечу, его свечу, зажигают в последний раз и вкладывают в его сложенные руки. Вот так.

Жалко, что у меня нет такой свечки. Моей собственной свечки, чтобы зажигать в главные дни и в дни, когда я нуждаюсь в этом. По-моему, зажженная свеча может отогнать одиночество.

Конечно, я боюсь оставаться один в темноте. А вы нет?

Ноябрь

Эвантон

Год идет к концу. Горожане расходятся по домам в темноте. Кого-то встречают ярко освещенные, теплые и людные комнаты, а кого-то – темные и холодные, дожидающиеся, чтобы хозяин щелкнул выключателем. Женщины в магазине судачат о том, что Ночь Гая Фокса пришлась в этом году на воскресенье, и с укоризной качают головами: как же можно, такой неудобный день! Воскресенье! Назавтра в школу! В соседних городах «отстрелялись» накануне, в субботу, но по правилам-то это сегодня, и молодняк уже потянулся к реке, волоча сумки с бутылками и поленьями, даром что дождь сеет с полудня. Самые предусмотрительные захватили палатки и спальные мешки, зная наперед, что ближе к ночи к ним в палатку набьется половина друзей. Взрослые всех возрастов тоже двигаются в ту сторону, некоторые с детишками на плечах. Здесь Мацек, с ним Сэм. Спустились к реке Йен и Аня, а чуть позже – Роза и Гарри. Три костра зажглись неподалеку друг от друга – просто так, случайно. Горожане складывают дрова где придется. Ветер то и дело меняет направление, искры и дым летят то в одну, то в другую сторону, и люди, кроме совсем пьяненьких, переходят с места на место. Со старого моста у брошенной церкви и погоста темные фигуры, кружащие у костров, выглядят таинственными, пришедшими из древних времен. Они кажутся одним целым. Каждый, кто взглянет на них, захочет, чтобы они были частью одной группы; каждый, кто лишь задумается о них, возжелает чего-то, имени чему нет. А потому даже продавщицы из магазина – каждая по отдельности, у себя дома – достают куртки, зонты и направляются к реке.

Всех, кто пришел на берег, связывают определенные отношения, но опиши их на страницах книги – и они показались бы до смешного нелепыми. У папаши продавщицы Николь интрижка с тетушкой ее заклятой врагини, чей дом убирает маленькая кузина Николь – Эми, а мать Николь – задушевная подруга мамаши Томми, который первым по-настоящему поцеловал Николь, а уже потом переспал с одной из ее подружек, той, что сейчас тоже у костра, поблизости от всех вышеперечисленных. Эхо всего, что когда-либо происходило в Эвантоне, еще не стихло; события эти подобны скелетам, законсервированным в болоте, только они не бессильны.

Погода мерзостная.

И следующий день тоже мерзкий.

Сэм

У нас новенькая, ничего себе такая. Полька. Папаша высаживает ее возле светофора, у него здоровенный уродский фургон, но она всегда хорошо смотрится. Роксана. Роксана. Клевое имя.

Перво-наперво, я на все сто понимаю, каково ей сейчас, потому что три месяца назад сам был новеньким. Оказаться после начальной школы в средней само по себе хреново, все равно что послать карапузов поиграть на шоссе, а тут еще ты новенький, а это уж такое дерьмо, что дальше и некуда.

Но она классная. Знает, как нужно себя вести, чтоб тебя не пришибли. Я вижу, она сечет, что надо найти свое место – не путаться под ногами, никого не доводить, разобраться, кто с кем и против кого. Чтоб тебя замечали, только когда у тебя что-то круто получается или потому что умеешь всех рассмешить. С тобой должно быть весело. Надо дать повод относиться к тебе по-доброму. И кто бы что ни говорил – люди любят симпатичных. Это заботит всех. Даже самые продвинутые и те дергаются из-за того, как выглядят, даже если твердят себе: внешность, мол, полная фигня. В общем, надо работать над своей наружностью, но так, чтоб никто об этом не догадывался. Роксана так и делает. Правильная девчонка.

Она тусуется с моей компанией, у нас тут прибились самые классные ребята. И нас довольно много, поэтому наша компания не такая закрытая. Роксана круто сечет в математике, поэтому мы с ней в одном классе, у мисс Рейд. Мисс Рейд обожает Роксану, потому что домашние задания у нее всегда сделаны и за контрольные сплошные пятерки. Правда, хотя бы раз в неделю Роксане достается за болтовню с соседкой по парте, а если такое случается два раза за урок, училка вызывает в школу родителей. И Роксана этим пользуется, она понимает, что надо разом быть и хорошей и плохой, невидимкой и заметной. Однако не переступать черту. Я под сильным впечатлением.

Она к тому же дико секси, что только на пользу. Глаза у нее будто сонные. Волосы светлые-светлые, почти белые, и кожа тоже очень белая, и никаких прыщей. Губы пухлые, красные и такие зовущие. Она почти на два года старше меня, потому что в Польше они позже идут в школу, но ростом маленькая совсем, гораздо ниже меня. Да каждый скажет, что девчонка классная. Но вы не подумайте, что я без передыху думаю о ней. У меня своя жизнь. Знали бы вы, сколько сил надо, только чтобы прожить с утра до вечера, увертываясь от всяких уродов, козлов и придурков. А потом идешь домой, к своим ущербным и нудным предкам.

Но вот какая штука: если Роксана опаздывает, я глаз от двери оторвать не могу. Один раз она вообще не пришла, так я все уроки просидел как на иголках. А потом вечером смотрел по ящику «Топ Гир», а сам все думал: может, заболела? А если заболела, в постели она или нет? А если в постели, читает, или спит, или кино смотрит? И в чем она – в какой-нибудь классной прозрачной ночнушке или в дурацкой детской пижаме?

В общем, я кое-что придумал.

– Мацек, научи меня каким-нибудь польским словам.

Мы с ним едим торт. Мацек называет его «песчаным», а я – «мраморным». Мы сидим у него в фургоне, где здорово воняет.

Мацек усмехается:

– Конечно, я тебя учу. Хочешь, сейчас и начинаем. Если повстречаешь кого, надо сказать: Czesc, jak leci? Это значит: «Привет, как дела?»

Я принимаюсь шипеть, свистеть и цокать.

– Почти получилось, – дружелюбно кивает Мацек. Он классный. Немножко старый, но классный. – Мы еще попробуем.

Польский на слух похож на английский, если прокрутить английский задом наперед и на скорости. Клянусь! Если вам встретятся поляки, сами послушайте. У меня прямо язык в узел завязывается, но мы тренируемся, тренируемся, пока я не выучиваю, как будет, к примеру, «чай», «яблоко», «как поживаете». Похоже на то, как я учился на пианино играть, пень пнем, пока однажды пальцы – ни с того ни с сего – сами не поняли, чего надо делать. Учить польский – чистая каторга, я так устал, даже спать захотелось.

– Помнишь, ты мне сказывал об учителе в школе, а его жена покупает у меня пиццу?

– Тот, что отнял у меня телефон? Мистер Маклеод. Урод.

– Ага, вот как его имя. Я еще плохо знаю шотландские имена. Маклеодурод.

– Просто Маклеод. Без урода.

– Ладно, просто Маклеод.

– А что? Почему ты спрашиваешь?

– Просто поспрашиваю. Так просто.

Заливает, точно! Потом Мацек учит меня ругаться по-польски. Крепкое словцо лишним не бывает. Я даже записываю. Но Роксана этого от меня никогда не услышит. Она не такая. Уверен, она с родителями даже в церковь ходит.

Аня

Из окна моего кабинета виден шпиль церкви Святой Марии. Я сегодня пришла раньше, есть время полюбоваться видом. Отец, бывало, водил меня туда к мессе. В иные воскресенья нас набиралось не больше дюжины и мы рассаживались подальше друг от друга, чтобы создать впечатление многолюдья. Католиком здесь быть тоскливо и стыдно. Это как посещать вечеринки, которые все игнорируют, а хозяина жаль.