Мы с Ириной договорились встретиться в воскресенье на нашем месте. Но перед самым „часом Х“ пришел Славик. Притаранил гостинцев и бухла явно в расчете на возлияние в кустах. Я мялся, лежа на кровати, не зная, как его отослать обратно. Остатки джентльмена противились тому, чтобы мы взяли пойло в пошли в какие-нибудь другие кусты, оставив Ирину наедине с бесконечным горизонтом. „Знаешь, Славик, огромное тебе за всё спасибо, но у меня через четверть часа свидание. С кем? Ну-у, неважно… Ты извини, но я не могу взять тебя с собой. Я ждал тебя, но просто забыл, что сегодня воскресенье. Прости…“
Я брел по пляжу прямой дорогой, не заботясь о том, что подумают старпёры. Было противно. Иришка на полчаса опоздала. Я уже думал о том, что не поймаю ни одного из двух зайцев. Сразу заметила, что что- то не то. „Да нет, ничего, просто Славик приходил. Я его отослал. Что „куда“? Просто отослал, и всё“. Не трахалось мне в этот день. Сидели, обнявшись, и болтали.
— Слушай, Ир, а как это называется, роман или куда?
— Не знаю…
— Ну, как бы это назвали со стороны?
— Не знаю, но только не роман — они и слов-то таких не знают… Старшая сестра, сука, выпасла нас в сестринской, и мне не удалось ее убедить, что ты приходил за ножницами. Обещала настучать Будённому. Нам, мол, бляди не нужны. Ты уж поосторожнее завтра, ладно?
Лавры главного ловеласа терапевтического отделения, приклеенные мне сопалатниками, ничуть не тешили самолюбия. Будённый вскользь прощупал меня на этой почве, но я искусно сделал из себя асексуального мальчика-колокольчика. Но, видимо, так уж повелось, что всё, что говорил я, воспринималось начальником отделения с точностью до наоборот. Мы с Иришкой свели общение до минимума, но, казалось, даже стены почти столетнего здания шептались о нашем романе-неромане. Один раз, во время Иркиного дежурства, Будённый притащился. Я был далек от мысли, что его влекло лишь желание застукать нас в чём-то. Ну, а если так, то это ему удалось… Почти. Он только засек меня в коридоре и спросил, почему не спится. Бессонница — вот почему! В сестринской был порядок. Мы уже давно не сочетали сношения с возлияниями. Ирина просто читала книжку. А у меня просто была бессонница…
Август приносил плоды на наш огород. Их, в свою очередь, приносили мои то и дело менявшиеся сопалатники. Я уже перебрался на свою любимую кровать, где и грыз яблоки, выпрошенные у трудяг. Они по-разному воспринимали мое отсутствие на грядке, но в большинстве своем сходились на том, что каждому — свое.
В следующее воскресенье я не хотел идти встречаться с Ириной. Даже объяснять ничего не пришлось — шел дождь. Я ждал Славика. А он не пришел. Дабы не возбуждать воспаленное воображение, я приписал это козням погоды. Они продолжались целую следующую неделю, заставляя меня подвергать себя нещадному онанизму в туалете. Никто из сопалатников по-прежнему не мог претендовать на мои руку, сердце и задницу. Я об этом даже и не пытался задуматься. Только Гёте тешил мою душу. Моя Маргарита уже пять дней не выходила на дежурство. Узнать, что случилось, было невозможно — не пойду же я с этим вопросом к старшей сестре. Усатый Мефистофель сам обронил, что Ирина взяла больничный. Ничего в этой жизни не понимая, я усердно покрывал краской трафареты.
В понедельник приехал Мойдодыр. Наверно, он втайне от подчиненных подлечивался. Сразу расколол меня, увидев новые госпитальные вывески. Зашел к Будённому. Тот, несмотря на то, что до конца моей работы было с полмесяца, безропотно отдал меня моему страшилищу. А я и не сопротивлялся. Сел в „газик“, ожидавший шефа, и вместо приветствия схватил водителя за его хохляцский отросток…
18. Дембельский аккорд
Мойдодыр не обижался на меня. Ревновал только слегка. И сразу озадачил разными дебильными стендами и вывесками. Сидя в прохладной каптерке, я шлепал на таблички надписи, преисполненные глубокого смысла: „Яма для отходов“, „Место приема пищи“ (это свиньям в назидание), „Место для мытья котелков“. Ростиковы подопечные наверняка должны были быть довольны. Начальство тоже. Следующее задание было ответственнее — меня усадили за мобилизационные списки — те, что я писал полгода назад. В то время еще и речи не могло быть о компьютеризации воинских частей. Быть может, сейчас тоже еще не время, и рисуют секретные списки до сих пор такие же болваны, какой сидел в августе восемьдесят девятого в воинской части №…
Но нет худа без добра — я перешел на ночной режим работы. За ночь, когда никто не мешал, я успевал написать гораздо больше, чем днем, и начальник штаба оценил это и благословил на совиный образ жизни. Польское ТВ, коим мы частенько забавлялись во время дежурства Голошумова, теперь было со мной каждую ночь. Многие даже завидовали: как же, всё время порнуху смотрит! Я отнекивался, говоря, что порнуха мне неинтересна. Те, кто о моем природном неинтересе к женской порнухе только догадывался, не верили, и по-прежнему завидовали. Частенько ко мне присоединялся Славик. Как и в нашу первую ночь с собакой, которая сидит на сене, мы уединялись в кабинете начальника штаба, где и рисовали свои списки уже другими письками. Разрисованные с головы до ног, разбредались по своим местам: он — в спальню, я — в Ленинскую комнату. С тем, чтобы завтра повторить всё вновь…
На день рождения мамочка опять прислала посылку со сладостями, но без спиртного. Я ее успел предупредить, что командир взвода нещадно это дело шмонает. Да и ни к чему это было — посылать алкоголь аж с самой столицы, когда и здесь его было навалом. Поток дембельских альбомов уже моих одногодков по призыву не иссякал, и за успешное проведение празднования двадцатилетнего юбилея волноваться не приходилось.
Ровно двадцать лет мне должно было исполниться утром, как раз во время завтрака в „химической“ столовой. Рассудив, что с непривычки этот прием пищи может закрыть мне переход на третий десяток навсегда, я остался ждать своих хлопцев на железнодорожной насыпи. Заодно и поспал немного. Потом было Мойдодырово поздравление перед всем строем с пожеланиями успехов в боевой и политической подготовке. Денис спросил, что подарить, и нарвался на цитату из „Ну, погоди!“: „Наконец сбываются все мечты: лучший мой подарочек — это ты! А ну-ка, давай-ка…“ — и так далее. Тогда я еще не знал, что Денис воспримет гениальный по тонкости намек буквально. К вечеру он поставил на баскетбольную площадку машину связи и завлек меня туда „Моден Токингом“. Я уже был хорошенький: в обед мы смотались со Славиком в центральное подобие универсама (господи, какое кощунство!) и купили огромный торт. Заверили при этом начальство, что тортом празднование и ограничится. Не тут-то было! Несмотря на отсутствие в этот вечер Голошумова за пультом, мы начали квасить еще до ухода Мойдодыра и Ко. Только Ромка воздержался — командира надо было завезти домой. Но ненадолго — свое он еще возьмет…
Я сидел в машине связи и лизал Дениса под „Бурные воды“ Дитера Болена. Музыка способствовала минету, оставалось только ждать этих самых бурных вод, которые звал своим педерастическим голоском Томас Андерс. Тут вломился Ромка с криками: „Бухать будем?“. Денис едва успел застегнуться, но от черных глаз лукавого алкоголического хохла такой нюанс, как минет, скрыть было невозможно. „Що, всё хуи сосешь?“ — с признаками либидо в голосе произнес потомок жертв полтавской битвы. „Ну, а ты що, тоже хочешь?“ — издевательски, подражая его диалекту, спросил Денис. Ромка смутился и залпом опрокинул стакан. „Ты ж за рулем!“ — мне действительно не хотелось, чтобы по пьяни он врезался в какой-нибудь столб, и я лишился большого куска мяса. „А-а, по херу!“ — Ромка махнул рукой. — Хочешь, покатаемся?“
Как Гагарин, бля, только наоборот: тот сначала сказал „Поехали“, а потом махнул рукой. Мы мчались по загородной дороге с быстротой гагаринского космокорабля, бля. Спидометр застыл на ста тридцати, а Ромка всё жал на педаль газа. Дух захватило, я не знал, что делать. Голова на поворотах вылетала в окошко и возвращалась на место только после того, как удавалось преодолеть все мыслимые и немыслимые физические законы. „Ничего себе юбилейчик!“ — проносилось в голове во время очередного почти что отделения ее от тела. Ромка угомонился только через полчаса, когда мы очутились в незнакомой даже ему местности. И еще издевался:
— Ну как?
— Хорошенький юбилейчик, — повторил я уже вслух.
— Какой же москаль не любит быстрой езды? — издевался он словами своего земляка.
