планета. Пусть даже технически отсталая и вся из себя со смертельно больным населением.
Соображения, которые были затем высказаны участниками дискуссии, сводились, в общем и целом, к следующим пунктам:
а) Известна ли Руди, а также большинству здесь присутствующих история завоевания белым человеком североамериканского континента? А заодно южноамериканского и Сибири? Хотя бы в общих чертах? Которая история наглядно доказывает: превосходство в оружии и упорство завоевателей играют решающую роль. Стрела и против свинцовой пули не имеет шансов, а уж о заряде плазмы и говорить нечего.
б) На покорение этих континентов, а заодно и Сибири потребовались десятилетия и даже столетия. Здесь же речь о месяцах. Возможно, годах.
в) При чём здесь Россия?
г) Не знаем мы тактики и стратегии каравос Раво и знать не можем. То, как они действовали сотни и сотни тысяч лет назад, ни о чём ещё не говорит. Сейчас у них могут быть иные цели. Например, захватить планету, полностью уничтожить население и просто на ней жить, как на своей собственной. А что? Тем более, пандемия очень этому способствует. Для того, чтобы перебить несколько миллионов айредов, разобщённых, ослабленных болезнью и плохо вооружённых, много сил и времени не нужно. Приходи и владей, как уже и было сказано.
д) В чем проблема, вообще? Мы этих каравос Раво под стенами Брашена одну половину сожгли, а вторую догнать не смогли, – так они драпали. Так что девяти наших бравых киркхуркхов с тем оружием, что мы им оставили, за глаза хватит, чтобы Брашен оборонить, ежели что. А потом мы им ещё несколько десятков пришлём. Или даже сотню.
е) Вот интересно, а как так получилось, что могущественные свароги торчали на Лекте хрен знает сколько времени и проглядели эту самую пандемию?
ж) У сварогов свои проблемы. Да такие, что врагу не пожелаешь.
з) Всё равно не понял. При чём здесь Россия–то?
– Хватит, – в какой–то момент, когда голоса явно начали повышаться и в них зазвучали горячие нотки, негромко, но так, что все услышали, сказал Хельмут Дитц. – Недостойно солдат языком трепать попусту. Да ещё и насухую. Давайте лучше выпьем. Предлагаю коньяк. По маленькой. А? Мартин, ты капитан, за тобой последнее слово.
– Пьянство на борту? – задумчиво поскрёб подбородок Мартин.
– Ну, уж прямо и пьянство, – подмигнул Дитц. – Говорю же, по маленькой.
– В крайнем случае – по две, – заверил Велга. – И вахтенному не наливать.
– Вот так всегда, – вздохнул Никита. – Как что интересное, так сразу я вахтенный. Судьба у меня такая, что ли?
– Мы тебе нальём, как только сменишься, – пообещала Марта. – Кстати, я тебя через, – она глянула на часы, – семь часов и меняю. Так что мне тоже особенно не разгуляться.
– Эй, – сказал Мартин, – я вообще–то еще ничего не решил.
– Так решай, – попросил Велга.
И широко улыбнулся.
Через десять минут на столе красовались две бутылки очень хорошего французского коньяка по имени «Мартель», тонкими ломтиками был нарезан сыр и лимон, и пулемётчик Руди Майер, на манер официанта шутливо перебросив через левую руку полотенце, разлил всем по первой.
4
– Женя, можешь повторить то, что ты только что сообщил? – попросил Рийм Туур. – Личная просьба. А то есть тут некоторые, кто никак этому счастью поверить не может. Думают, вдруг их слух подводит или ты обманываешь. Сейчас, погоди, я ретранслятор на полную громкость выведу… Ага, всё. Давай.
– А на хрена мне вас обманывать? – удивился Аничкин. – Ну ладно, слушай ещё раз, у меня язык не отвалится. И ты, и все остальные, кто там рядом. Только что получено сообщение из Пирамиды. Канал, по которому вы сюда попали, снова открыт. Повторяю: канал, по которому вы попали сюда, снова открыт. Так что те, кто хочет вернуться домой, могут собираться. Неизвестно, сколько времени он будет в таком состоянии. Может, завтра возьмёт и опять захлопнется, мы не знаем.
– То есть, тех, кто будет готов, ты прямо сейчас можешь загрузить в катер и отвезти в Пирамиду?
– Ещё чего, в Пирамиду! Обойдётесь. Туда, откуда вы явились, и доставлю. Потом активируем выход и прости–прощай. Приятно было познакомиться, как говорится, скатертью дорога, пишите письма.
– Как это – скатертью дорога? – не понял Рийм.
– Это когда дорога такая ровная, гладкая и чистая, как скатерть на столе, – пояснил Женька. – Вы на Дрхене вашей за столами едите?
– Ну.
– А чистой материей столы застилаете? Скатерть называется.
– Женя, я знаю, что такое скатерть, прекращай. Я просто стараюсь понять это выражение – «скатертью дорога» – оно издевательское или, наоборот, вполне себе дружелюбное?
– А это уж, как кому покажется, – ухмыльнулся Женька. – Слушай, Рийм, хватит болтать, я уже на снижение пошёл, некогда мне с тобой. Давайте там принимайте решение и ждите. Минут через двадцать буду. И учтите: режим прежний, никаких самовольных выходок. А то знаю я вас, лихих десантников. Сожгу всякого, кто без разрешения приблизится к катеру. Это понятно?
– Абсолютно.
– Очень хорошо. Тогда до скорой и радостной встречи.
До конца вахты оставалось два часа.
Аня как раз покормила Лизку и та, как обычно после еды, спокойно уснула, когда в машинный зал вошёл ефрейтор Карл Хейниц и смущённо затоптался на пороге.
Глядя на него, Аня всегда испытывала странное чувство несоответствия видимого облика и реального содержания. Проще говоря, не могла она никак представить себе этого на вид застенчивого и очень воспитанного юношу в мундире с закатанными рукавами, шагающего в цепи по украинскому полю где– нибудь в июле сорок первого года и от живота поливающего свинцом едва отрытые неглубокие окопы, в которых скорчились в предчувствии близкой гибели красноармейцы с одной винтовкой на двоих и последним магазином патронов…
С самого начала их знакомства она понимала, что данный образ, конечно же, навеян какими–то старыми киношными и литературными штампами, которые она невольно впитала к своим восемнадцати годам. И тем не менее. Аня даже как–то набралась смелости и прямо спросила Карла, ходил ли он в пехотные атаки на Восточном фронте. На что, помнится, веснушчатый ефрейтор окинул её слегка удивлённым взглядом и показал на свою грудь, где красовался «Знак отличия участника пехотных штурмовых атак» – венок из дубовых листьев с имперским орлом наверху, держащим в когтях свастику, и винтовкой Маузер К98 с примкнутым штыком, наискось венок пересекающую.
– И что это значит? – спросила она тогда. – Я не сильна в ваших наградах и знаках отличия.
– Это значит, – пояснил Хельмут Дитц, который оказался рядом и услышал разговор, – что наш Карл неоднократно участвовал в пехотных штурмовых атаках и проявил в них мужество и храбрость. У меня, кстати, тоже есть такой знак. Но Карл скромен от природы, и потому вряд ли что–то тебе об этом расскажет. К тому же ты русская… А почему ты спрашиваешь?
Аня рассказала, чем, помнится, в конец засмущала бедного ефрейтора.
– Это ерунда, милая Аня, – пренебрежительно махнул рукой Дитц. – Можешь мне поверить. Истинная сущность солдата проявляется только в бою. Ну и в опрятном внешнем виде, разумеется. Солдат–неряха не бывает храбрым.
Он подумал, о чём–то вспомнил и добавил:
– За редчайшими исключениями.
Позже Аня поняла, что белобрысый саксонец, обер–лейтенант Хельмут Дитц был прав. Скромняга Хейниц оказался умелым, храбрым, а когда нужно, и безжалостным солдатом.
– Привет, Карл! – махнула Аня рукой. – Заходи, чего встал на пороге?!
Ефрейтор прошёл, сел рядышком в выросшее из пола ему навстречу кресло, улыбнулся.
