одноклассницы.
— Мне очень хотелось бы к ним, — сказала она.
— Ну, конечно же, ты скоро вернешься в школу, — весело ответила мать, гладя ее по голове.
— Знаешь, что я сделаю? - предложил отец. — Попрошу врача позволить почаще выходить тебе с нами гулять. Нам ведь было так хорошо, не правда ли?
— Да, да, папа, пожалуйста. Скажи ему.
На следующий день доктор, наблюдавший Паолу, человек очень любезный, всегда в хорошем, ровном настроении, вызвал девочку для контрольной беседы.
Эльзе с мужем остались в коридоре. Сквозь стеклянную дверь они видели, как дочь беседует порой даже весьма оживленно с врачом.
— Смотри, какая она стала разговорчивая, — сказала Эльзе. — Интересно, что она там ему выкладывает.— И, сделав паузу, добавила: — Может, говорит, что ее родители очень любят друг друга. — Эти слова она произнесла не без грусти. И затем словно про себя пробормотала: — А действительно ли мы любим друг друга? — И искоса взглянула на мужа.
— Послушай, — сказал он, — когда такие вопросы задает Паола, это простительно. Но когда ты после всего, что случилось, начинаешь спрашивать меня, любим ли мы друг друга, это, по-моему, уже слишком!
Эльзе вся задрожала от возмущения.
— Объясни мне толком, — сказала она, — ты ломаешь эту комедию только ради нашей дочери? Значит, мы должны оставаться вместе не потому, что между нами еще что-то есть, а лишь в силу обстоятельств?
Не оборачиваясь к ней, Каттани ответил:
— Ты очень точно выразила суть сложившейся ситуации.
— И ты надеешься, что наша дочь поверит этому обману, этому притворству? Не поймет, что ты через силу заставляешь себя оставаться со мной?
Они шли по длинному безлюдному коридору. В клинике царила мертвая тишина, от которой становилось даже как-то жутко. Комиссар потер лоб и со всей ясностью выложил, как он на это смотрит:
— Сейчас главное, о чем мы должны заботиться, — это помочь девочке выздороветь, стать психически нормальной. Я сделаю ради этого все, что в моих силах. Если надо будет обманывать — буду обманывать, надо притворяться — буду разыгрывать из себя влюбленного мужа. По-моему, это единственно правильный выход.
— А когда Паола поправится? — еле слышно спросила она.
— Тогда я откровенно с ней поговорю, скажу всю правду, не делая из этого трагедии.
Эльзе чувствовала, как горло ей сжимает волнение. Не желая расставаться хоть с какой-то надеждой, она предприняла последнюю попытку:
— Мы ведь с тобой говорили, что попробуем начать все сначала. Может быть, теперь, когда мы уехали с Сицилии и нам никто не мешает, когда нас вновь сблизила Паола, это и удастся...
Но он окончательно отнял всякую надежду:
— Нам с тобой нечего начинать заново! Наступило тягостное молчание. Потом Эльзе простонала:
— Значит, ты меня бросишь!
— Но, Эльзе, будь же рассудительна: сейчас нас обоих слишком сильно мучают угрызения совести, мы затаили слишком много взаимных обид. И хотя мы стараемся подавить их, достаточно любого пустяка; чтобы они, каждый раз все возрастая и усиливаясь, вновь прорвались наружу. И рано или поздно мы все равно опять станем врагами.
— На деле выходит, — прокомментировала она, — что ты не хочешь даже попробовать. И только потому, что боишься, что потом придется об этом пожалеть. Но ведь это еще неизвестно!
Каттани не смог сдержать раздражения.
— Да можешь ты, наконец, понять или нет, — повысил он голос, — что наше супружество умерло и похоронено?! Между нами все кончено. Понятно?
И тут позади них раздался отчаянный вопль Паолы:
— Не-ет!
Выйдя из кабинета врача и подойдя сзади к родителям, она услышала конец их разговора.
— Подожди! Я тебе все объясню!
Догнав, он пытался удержать ее, но девочка вырывалась и истерически кричала. Лицо ее было мокро от пота, глаза вылезали из орбит.
Отец попытался взять ее на руки, но она выскальзывала, как угорь, и, задыхаясь, хрипела:
— Не смей до меня дотрагиваться! Не трогай платье! Оставь меня!
Отец снова внушал ей ужас. Он вновь у нее ассоциировался с тем, кто совершил над ней насилие. Провал в прошлое. Врач дал девочке успокоительное. Потом пригласил родителей и призвал не падать духом.
— Такие кризисы, — сказал он со своей швейцарской невозмутимостью и уверенностью, — неизбежно будут повторяться. Но не надо отчаиваться. На этот раз причиной явились вы сами, а в следующий заставить ее вновь пережить этот кошмар может что-нибудь другое — неизвестно что, любой повод. И сказать, когда девочка обретет нормальные реакции, пока невозможно.
Врач вернулся к Паоле и сел рядом с ней. Девочка уже успокоилась, только глаза у нее еще лихорадочно блестели, как это бывает после некоторых лекарств.
— Послушай, — сказал ей врач, — с тобой хочет посекретничать мама. Она говорит, что ей надо тебе кое-что объяснить. Ты хочешь ее видеть?
Паола молчала. И прикрыла глаза. Врач погладил девочку по голове.
— Хорошо, — проговорил он, — значит, сегодня тебе не хочется. Я скажу маме, что ты хочешь поболтать с ней завтра. А теперь отдыхай.
Ночью Паола вдруг проснулась. Глаза у нее были широко раскрыты. Она встала с постели, взяла на руки мишку, которого отец купил ей на автостанции, и вышла из палаты.
Пройдя весь коридор, подошла к выходу. Толкнула тяжелую дверь, и взору ее открылась сверкающая огнями Женева.
На следующее утро садовник сделал страшное открытие. В большой чаше украшавшего парк клиники фонтана плавало тело девочки. Рядом плавал медвежонок — то медленно приближался к струе фонтана, то отплывал назад, уносимый течением.
Конец банкира
Пассажиры толкались в коридоре вагона, надрываясь от тяжести перевязанных веревкой дешевых картонных чемоданов. Другие только вылезали из купе, стараясь втиснуться между ними. Поезд замедлил ход, громко заскрипел тормозами и с резким толчком остановился.
«Трапани, — прохрипело радио. — Станция Трапани».
Каттани протолкался к выходу. Он шагал быстро, несмотря на тяжесть чемодана. Подошел к такси. Навстречу бросился шофер, взял чемодан и положил в багажник. Комиссар дал свой прежний адрес и, нахмурившись, стал глядеть на мелькавшие за окном дома. Улицы заливал золотистый солнечный зной.
Такси миновало небольшую круглую площадь и свернуло на узкую улочку, задавленную безобразными высокими серыми домами. Каттани вспомнил, что сразу за ней, вблизи от дома, есть нечто вроде небольшой площади, на которой находится бар. Он еще не завтракал и решил перекусить.
— Я сойду здесь, — сказал он таксисту.
В баре неожиданно наступила тишина. Протянув руку за кофе, Каттани случайно слегка задел локтем какого-то старика, и тот отпрянул, словно его ударили током.
