Пришлось вентилятором выгонять смрад в открытое окно.
- Мама! - вихрем влетел на кухню Мурад. - Давай ведра, возьмем воду прямо с танкера. Я - запросто! Матросы с 'Шаумяна' - правильные ребята. Обещают нас в Баку взять и показать дом настоящего Шаумяна. Что там танкер!
- Ну, наговорил, - еле остановила сына Анна Петровна. - Ведра не утопи, да, смотри, не сорвись!..
- Не маленький!
С Васькой Шабаном три раза ходили за водой, наполнили бочонок, ванну, банки из-под варенья, пикулей и маринованного портулака, самовар и даже грелку... Сбегали в магазин, потом за свежей почтой. Принесли Нине Алексеевне письмо и извещение на посылку, от матери, из Оренбурга. Принес Мурад и новость: какой-то человек в дымчатой шляпе спрашивал на почте про Ковус-ага.
- Что ты ему сказал? - Анна Петровна вспомнила, что и Куляш говорила про какого-то приезжего.
- Сказал, что я сын капитана Ковуса! Дом наш показал, где живем. Сказал - зайдет сегодня.
- И все? - словно еще чего-то ожидая, спросила старуха.
6
Неподалеку от пристани, у каменной косы, из воды наклонно торчали железные сваи старого причала, а из песка - ребра разбитых лодок и ржавые лапы якорей. Отсюда особенно хорошо был виден небольшой, крутолобый и гранитно-литой остров Кара-Ада; башня маяка с площадкой и решеткой наверху, как у минарета; прыгающие на воде поплавки с лампочками и корабли на рейде... В этом тихом, укромном местечке ходко брались бычки, окуни, а ближе к косе обреталась тьма-тьмущая раков, клещистых и грязно- зеленых. Водились возле косы ленивые и жирные ужи.
Купальщики и рыболовы, и особенно из приезжих, побаивались свайного волнобоя, но зато ребятня целыми днями хозяйничала около глубокого затона. Тут начинались и решались ожесточенные споры, разрабатывались самые дерзкие походы, проплывы и набеги... Слабаков тут не щадили, зато почитались в ребячьей гавани, среди южных поморов отчаянные и сноровистые, такие, как Васька Шабан, который спокойненько таскал ужей за пазухой, и однажды спас... поезд с мешками экспортного сульфата. Если бы не Шабан, то поезд сполз с погнутых рельсин пристани в море. Про Ваську даже в газете писали. Мурад, как и другие ребята, завидовал Шабану, но про себя считал, что его заслуги - пустяки по сравнению с тем, что он задумал: доплыть до Кара-Ада. Без лодки, без чужой помощи.
И сделает это Мурад не когда-нибудь, а сегодня. Вдвоем с Васькой пришли они к волнорезу.
- До захода солнца буду на острове. Не догребу своими руками, лучше не жить мне. Клянусь! - шептал Мурад, встав лицом к морю.
- Зачем так? - струхнул Васька Шабан. - Говори маленькими словечками, тихими, а то за тебя страшно. Ну, скажи так: возьми у меня Шабан, чего хочешь, если не доплыву.
- Соображаешь? Получится, что я откупаюсь ва свою слабину. А вдруг меня обзовут потом...
- Какой-то ты ненормальный. Мурад! В интернате все такие?
- Сравнил! Бакинские ребята с Кара-Ада были вон какие! Читал про них в книжке? Зимой поплыли, товарищей спасали; где мы с тобой сейчас стоим, они сюда плыли. Не добрались. - Мурад понизил голос и указал рукой на Кара-Ада. - Если не догребу к тем скалам, то назовешь меня...- пригорюнился и опустил голову в раздумье Мурад, подыскивая самое обидное слово на тот случай, если не выполнит клятвы. - Не доплыву, не сделаю, что обещал - назови просто меня обманщиком. Так и скажи, болтун. Это на всю жизнь... Видел тавро на ляжке у лошади? Если назовут тебя болтуном, значит, ты уже с тавром. Отец говорит, что страшней болтунов нет никого. Они все мутят и народ обманывают. Понял!.. - Поморщившись, Мурад потрогал смоляные кудряшки, снял со лба прилипшую паутинку и сжал Ваське руку. Оглянулся и повел дружка по разглаженному волнами песку, к ребячьему тайнику. Остановился и сказал: - Вася, я не дам назвать себя болтуном. Догребу до острова!
После недавних штормов море, словно пристыженное и надорвавшееся своим безудержным буйством, притихло и оглаживалось на солнце, нежилось, лаская береговые отмели, хранившие следы уничтожительного набега тяжелых водяных валов. Не доходя до берега, волна скидывала со своего гребня белую бахрому, тужилась упругой грудью и разливала по жаровне песка прозрачные, тонкие блины.
Берег был подвижной межой между Каспием и Каракумами. Никогда во веки веков не достигалось согласия между пустыней и морем. В припадке штормового бешенства Каспий бросал на сушу табуны гривастых волн аргамаков и грозился заполонить весь мир, а пустыня поднимала свои звенящие барханы и устремляла тьму песчаных стрел навстречу морскому разбою. Открытый со всех сторон Бекдуз постоянно находился на поле брани, где сшибались в слепой сече встречные стихии. Побеждала почти всегда пустыня. Оставленный на берегу прощальный наряд из водорослей - зеленый саван моря, Каракумы засыпали песком, и на берегу от ветренного свея вырастали песчаные дюны, похожие на надгробия. Долго потом на влажном прибрежий виднелись следы побоища; глубоко прорезанные секущим каракумским ветром отметины и шрамы. В ненастные ночи, когда не показывались ни луна, ни звезды, море шарило застругами по песчаной равнине и хоронило в своих холодных склепах роковые трофеи: обломки лодок и береговых строений...
В такие ночи Мурад не мог уснуть. Он бродил по берегу, останавливался против угрюмого острова Кара-Ада, терзаемый своей беспомощностью, до крайности возбужденный зовущими светляками маяка, которые подмигивали ему то сочувственно и с заговорщицким пониманием, то насмешливо и лукаво, но всегда дружески. В прошлую ночь Мурад точно по маяку выверил свой компас. Подойдя сейчас к скрюченной штормом рельсине, он достал компас, встал на цыпочки и вытянул шею, как будто хотел заглянуть за обруч горизонта.
- Ночью, Вася, лучше плыть к острову. Можно все время держаться по краешку луча маяка, а вот сейчас приходится следить за магнитной стрелкой, - пояснил дружку озабоченный Мурад. - Днем, когда плывешь, из воды остров плохо видно. За волнами скрывается. Но я Кара-Ада сердцем вижу. У меня в груди, Вася, как будто тоже бесится магнитная стрелка. Хочешь, проверь: вот зажмурюсь, закружу голову, на одной ножке побегу к бархану, а сердце все равно в сторону маяка и острова постреливает. Видал?..
Васька Шабан, повизгивая, зашел в холодную воду до колен и стал бросать на солнце пригоршнями рассыпчатую воду. Зеленая и тяжелая, похоже, она действительно долетала до самого солнца и возвращалась оттуда золотыми бусинками, которые, падая обратно в море, позванивали.
- Мурад, а ведь ты непонятный какой-то!.. - хотел потрудней выразиться Шабан.
- Какой? Говори не как оратор, а по-домашнему, просто...
- Почему ты такой беспокойный и выдумщик?.. Ходим с тобой вместе в школу, за седьмой класс одни задачки решаем, а не пойму я тебя. Иной раз ты... как будто в десятом учишься, а то вдруг как первоклашка. Зачем ты все выдумываешь и веришь в свои выдумки? Любишь в загадки играть, да? Вот хотя бы этот остров. Дался он тебе! Стоял и пусть стоит сотни лет. Удобно для маяка. Прошлое? Что осталось на нем от тех... Подберем и схороним. А ты плыть! Зачем? Пускал уже пузыри, опять нахлебаешься.
- Себя хочу испытать. Знаешь, Шабан, а вдруг и нам пришлось бы или придется!.. И у нас в жизни столько разных испытаний. Когда я читаю про героев, то думаю: и Зоя, и Зорге, и Гагарин... все они по- своему к подвигам готовились. Закалялись, рисковали... Я тоже хочу себя испытать!
С виду Мурад был смирный паренек и не очень разговорчивый, а сейчас так его прорвало, что Васька ужасался. От своего отца, работающего на комбинате претензио-нистом, главным по юридически- консультативной части, Васька Шабан всякого наслышался и знал много замысловатых слов. Но то, что говорил Мурад, плохо понимал.
- Ты уже пробовал, Мурад! Поплыл и чуть не сыграл в ящик, нырнул по-топорному на дно, - настырный и хитроватый Васька пытался охладить его пыл и боялся за дружка, потому что он сейчас как никогда нарывался и не хотел ничего слушать. - Знаешь, Мурадка, можно на лодку к рыбакам попроситься! Подвезут до Кара-Ада. Мы и череп тот увидим, и на маяк попросимся!
- На лодке потом, а сначала я сам. Смотри, Шабан, никому не говори. Клянись!..
Море припадало к ногам прохладными струями, ластилось шельмой и словно подслушивало уговор друзей. Оно манило и зазывало в свои объятья, расстилая никем не хоженную дорогу в таинственную даль. А по берегу волнами ходил зной. Солнце выбелило небо и с утра от пустыни поддавливал сухой и
