нажарим.
— Клычдурды-ага, а это дикий был баран, которого мы едим? — спросил Генка.
— Ну, что ты, товарищ пионер, — покровительственно отозвался бакенщик. — Зачем нам дикие? У нас своих, домашних, хватает. Вон их сколько в загоне. Я, если хотите знать, уже больше года не стрелял из своего ружья. Как сделали заповедными наши места, так и забыл оружье.
— Клычдурды-ага, а зачем же вы позволяете убивать птиц нашему завхозу? — обиженно спросила Аннагозель.
Бакенщик посмотрел на девочку внимательно, перевел взгляд с ее милого удивленного личика на худенькие плечи.
— Дочка, может быть и прав ваш завхоз, что подкармливает детей добытой дичью. Вполне возможно, что мяса у вас не хватает. Да и ездить за мясом в город — далековато.
— Не в этом дело, — возразил Бяшим, обжигаясь куском баранины, перекидывая его из руки в руку.— Дядя Абдулла нарочно в город не ездит. То у него машина сломалась, то бензина нет, то, говорит, заболел. А сам по Амударье шляется с ружьем.
— Но он же — ради вас охотится! — вновь попытался защитить завхоза Клычдурды-ага.
— Может быть, — морщась и утирая со лба пот, отозвался Генка. — Да только не бесплатно он это делает.
— Почему так думаешь? — насторожился Клычдурды-ага.
— А потому что все время акты составляет. Как принесет уток, сразу же зовет пионервожатых и самого товарища Новрузова. Говорит им: товарищи, надо составить акт. Я, говорит, целыми днями брожу по дженгелям ради детей. Поэтому, говорит, вы должны мне платить за мою заботу о детях. Я отдаю убитых уток на кухню поварам, а вы, говорит, товарищ Новрузов. подпишите акт и пусть мне выплатят за уток деньги.
— Хай, хитрец какой! — удивился Клычдурды-ага. — Выходит, те самые деньги, которые надо платить за мясо кооперативу, он берет себе, за своих подстрелянных уток? Вот ведь до чего додумался... Придется мне отобрать у него ружье.
— Не отдаст он, — испуганно возразила Аннагозель.— Он знаете какой. У него брат в милиции работает.
— Ничего, отдаст как миленький. Это я ради вас пожалел его. А раз он продает уток пионерам, то тут другое дело.
Бяшим, наконец-то справившись с куском баранины, утер рукой жирные губы и довольно сказал:
— Клычдурды-ага, вы не беспокойтесь за нас. Мы как-нибудь сами справимся с этим аждарха.
— Бяшим, не болтай лишнего, — предупредил Генка. — Игра же...
— Ешьте, ешьте, — приветливо заговорил Клычдурды-ага.— На сытый желудок и поиграть можно.
После обеда ребята слезли с тахты, и Довран достал из-под деревянного настила довольно длинную заржавевшую цепь. Дети дружно решили — это то, что надо: цепь хоть и не очень внушительна, но Глупышу ни за что не сорваться с нее. Вот только, после обеда играть что-то не хочется, да и время дневного отдыха. Вожатая, наверное, уже забеспокоилась, почему так долго нет ушедших на реку пионеров.
— Знаешь что, Довран, — мудро рассудил. Генка. — Мы пойдем поспим. За одно и цепочку с собой возьмем. Ты тоже сегодня отдыхай. А завтра утром встретимся возле волшебного царства.
Довран неохотно согласился — не хотелось ему расставаться со своими друзьями ни на час, ни на миг. Ребята поблагодарили Клычдурды-агу за угощение, вышли со двора, и Аннагозель шаловливо ударила палочками в барабан. Бакенщик и его сын смотрели им вслед, пока они не скрылись из виду.
— Сынок, а зачем им понадобилась наша цепь? — спросил Клычдурды-ага, входя во двор.
— Они... они — смешался Довран, не зная — что ответить, и невинным голосом сообщил: — У них же там есть одна злая собака. Она на всех детей бросается. Они ее посадят на цепь. ..
III
Вечером на Амударью, на ее прибрежные равнины, поросшие саксаулом, тамариском , камышами, на дженгели и песчаные острова и, конечно же, на хижину бакенщика навалилась липкая духота. Днем было очень жарко — овцы в загоне дышали, словно меха надувая бока. Куры копались в навозе сонно, с раскрытыми клювами. А вечером, когда должна была прийти прохлада, вдруг опустилась с небес эта несносная духота.
Довран вынес из хижины кошму, бросил ее на крышу, затем туда же закинул подушку — решил спать под открытым небом. Отец расположился на тахте. Перед сном он разделся до пояса, полил себе на голову и плечи водой, чтобы не было душно. Довран тоже вылил на себя целое ведро теплой, отстоявшейся за день воды и взобрался на крышу.
Он лег на спину и стал смотреть на загорающиеся в небе звезды. Довран смотрел и думал: сколько же до них километров? Интересно, если бы можно было плыть по небу, как по реке, то смог бы он, Довран Клычдурдыев, добраться до них. Вразмашку или по-собачьи, конечно же, не доплывешь. Но если лечь вот так, как сейчас, на спину, то доплыть можно. Он думал и прислушивался к чему-то. Ему казалось, что звезды шуршат, как ячмень в мешке, когда его высыпаешь в кормушку курам. Но это шуршали камыши на ветру. Когда теплый удушливый ветер усилился, то шуршание стало еще более выразительным, и Довран догадался — шуршат камыши. А потом и течение реки стало слышнее: как будто бы гул из-под земли вырвался и заполнил все вокруг. А вот и звуки пионерского горна донеслись из лагеря. Довран подумал: это, конечно: играет Генка, и с гордостью улыбнулся.
— Сынок, ты не замерзнешь там?! — окликнул Доврана отец. — По-моему, ветер усиливается, и дождем в воздухе пахнет- Может быть, спустишься на тахту?
— Нет, папа, я здесь буду спать! — отозвался Довран.— Здесь лучше.
Довран вновь вперил взгляд в далекие звезды и незаметно уснул. Проснулся он среди ночи от яркого высверка молнии и прокатившегося по небу грома. Надвигалась гроза. Наползали тяжелые волглые тучи с юга. В темноте их не было видно. Но молнии, сверкая на горизонте, высвечивали темную завесу. Гроза приближалась быстро — ее гнал налетающий порывами сильный ветер. Довран подумал: надо слезть с крыши и сбросить кошму с подушкой, но властная, приближающаяся сила ненастья удерживала его. Доврану хотелось увидеть — как пронесется над его головой гроза. Он испытывал некоторый страх перед вспышками молний и раскатами грома, но все же любопытство было сильнее страха. Внезапна с реки донесся гудок теплохода. Сначала один, а потом несколько гудков подряд.
— Папа, вставай! — крикнул Довран, свесившись с крыши. — Пароход идет, как бы на мель не сел!
— Слышу, сынок, слышу, — недовольно проворчал Клычдурды-ага. — Эти речники специально проплывают мимо нас в такое время, когда — или несчастье над головой, или половодье. Боюсь, как бы не снесло их на мель. Кажется это «Ашхабад» плывет, а на нем капитан — совсем еще мальчишка.
— Тебе помочь? — спросил Довран. — У тебя фонарь в порядке?
— В порядке, — отозвался уже из хижины Клычдурды-ага. Он там, кряхтя и поругиваясь, надевал резиновые сапоги.
— Папа, дождь пошел! — с испугом объявил Довран, почувствовав как ему на плечи упало несколько крупных капель.
— Слезай с крыши — иди в комнату! — строже проговорил отец и зашагал со двора.
Довран слышал, как отец спустился к воде, завел моторку, и она, надрывно гудя, помчалась против течения, в ту сторону, откуда время от времени доносились гудки.
Дождь между тем пошел чаще, и черная огромная туча, начиненная огненными стрелами молнии совсем подобралась к хижине бакенщика. Вот опять раскатисто, словно предупреждая о беде, прокатился по небу гром. И вдруг дождь неимоверной силы обрушился на крышу. Довран вскрикнул, сбросил с крыши на тахту кошму и подушку, и сам начал спускаться. Он наступил босой ногой на гребень дувала, и было такое
