привязать.
Сразу же нашлась шпулька ниток. Соску привязали к горлышку бутылочки, обмотали как следует нитками, и опять начали кормить сосунка. Малыш высосал всю бутылочку, фыркнул и отвернулся. Завхоз поставил его на ноги и сказал: — Ну вот и все: теперь кыш от меня все — буду отдыхать. Я очень устал на охоте.. Давай, давай, топайте...
Дети неохотно покинули его палатку.
Летняя ночь надвигалась медленно — и долго не спал пионерлагерь, обсуждая происшедшее. В третьей палатке, где жил со своими друзьями командир «синих» Чарышка, шли толки о том, чтобы соорудить небольшую вольеру для Бэмби, — так они уже успели назвать олененка. Совет «синих» твердо постановил — ни в коем случае не оставлять Бэмби в палатке у Абдуллы, ибо завхоз не имеет никакого права лично владеть олененком. Абдулла только присутствовал при отважном поступке, когда Чары, накинувшись, как тигр за Бэмби, схватил его за заднюю ногу и приволок к лодке. Абдулла, если хотите знать, — утверждал Чарышка, — даже чуть не совершил преступление: еще бы немного, и он всадил бы заряд дроби в меня. Пусть об этом история умалчивает — Абдуллу никто не упрекнет за шальной выстрел. Но что касается его нахальства завладеть олененком, тут уж — извините. Бэмби будет гордостью всего интерната...
— А в другой палатке, в девичьей, напротив, через дорогу шел спор, к какой породе оленей принадлежит пойманный малыш. Большинство девочек склонялось к тому, что это самый обыкновенный джейранчик. Только Аннагозель, да ее подружка Ширин утверждали, будто бы это детеныш кабарги. Аннагозель ничего не знала об оленях, но ей нравилось слово «кабарга», вот она и произносила его, смачно выговаривая каждый слог:
— Ка-бар-га, девочки! Честное слово, ка-бар-га... Уж вы поверьте мне — я много о разных животных читала, и картинки с оленями видела.
А в девятой палате, в которой жили Генка и Бяшим, не было никакого спора. Тут мальчики сразу же решили: если олененка не отпустить на волю, то рано или поздно, но все равно он окажется в котле. Если даже «синие» не дадут его прирезать, то Абдулла — или продаст олененка, или отвезет своему брату- шишке. Бяшим допустил мысль, что Абдулла может продать олененка в зоопарк. Но Генка на это лишь презрительно усмехнулся:
— А ты что думаешь — в зоопарке, в неволе, ему будет легче? Я лично считаю, что неволя в десять раз хуже смерти. Многие звери погибают в неволе, потому что им не мил белый свет за решеткой...
— Ты прав, конечно, — согласился Бяшим. — И я вижу только один выход — надо незаметно вывести сосунка из палатки завхоза и переправить его на другой берег Амударьи. Тут, конечно, надо звать на помощь Доврана. У него же — моторный катер.
— Ты думаешь, он умеет управлять катером? — усомнился Генка.
— Не знаю... Но ведь Довран все время со своим отцом катается по реке — может быть и научился водить катер.
Генка лег на кровать, положил под затылок ладони и задумался. Конечно, Бяшим прав, надо звать на помощь Доврана. С ним действовать легче. Можно разыскать в камышах лодку того же Абдуллы и переправить малыша на ту сторону, если Довран не умеет управлять катером. Генка размышлял, а Бяшим нетерпеливо смотрел на него, сидя на соседней кровати, и вот — предложил:
— Ну, что — пойдем к Доврану? Приведем его, утащим олененочка из палатки завхоза, а потом видно будет.
— Я думаю, если мы пойдем за Довраном, то зря потеряем время. Надо самим утащить олененка, а потом уже бежать к Доврану.
— Ну тогда давай действовать?
— Пошли, — согласился Генка и строго посмотрел на двух других ребят, которые слышали весь разговор. — Надеюсь, тут нет предателей? Если кто-нибудь потом скажет «синим» или завхозу, пусть не обижается.
— Да что ты, Генка! — обиженно возразил один из мальчиков. — За кого ты нас принимаешь? Если хочешь, мы тоже с вами пойдем. Ты думаешь, нам не жалко олененка!
— Тогда так,— распорядился Генка. — Мы с Бяшимом берем на себя палатку завхоза и похищение малыша, а вы сторожите палатку «синих». Если кто-то из них проснется, сразу же свистните. Пошли!
Ребята тихонько покинули свой полог и направились к столовой, где стояла большая палатка завхоза Абдуллы. Возле третьей палатки трое отстали и залегли рядом, а Генка и Бяшим, крадучись, приблизились к жилью завхоза. Генка полол плечами, увидев в палатке Абдуллы свет:
— Надо же, все еще не спит, — прошептал он Бяшиму. — Выгнал всех, спать, мол, хочу, а сам свечку жжет.
— Ну что, будем ждать, пока захрапит? — спросил Бяшим.
— Конечно. Только надо посмотреть в дырочку, чем он там занимается. И вообще, надо уточнить, в каком месте олененок, чтобы не искать его в темноте.
Генка подполз к палатке, выпрямился. Успел увидеть в дырочку: Абдулла сидит на кровати, чистит ружье. Дальше Генка ничего не успел рассмотреть, ибо вдруг, откуда ни возьмись, появился пес Глупыш и разразился отчаянным лаем. Генка едва успел отскочить от палатки. Абдулла вышел с ружьем, посмотрел в темноту, никого не увидел и прицыкнул на собаку.
— Ну, паразит, — сердито прошептал Генка, лежа в арыке. — Он всю жизнь нам мешает. Я совсем забыл про этого негодяя. Бяшим, вернись и принеси несколько кусочков сахара, надо приласкать Глупыша...
И тут, чего уже совсем не ожидали ребята, далеко за рекой разнесся долгий тоскующий рев оленихи. Ни Генка, ни Бяшим гадать не стали, кто это ревет: сразу стало ясно — это плачет мать по своему малышу. И олененок в палатке, услышав ее зов, вдруг жалобно заблеял — совсем, как маленький барашек.
Рев оленихи, похожий на плач, ребята услышали, когда утихли все звуки на реке. Но она, лишенная своего малыша, ревела давно и беспрестанно, - с самого того часа, как унесли у нее несмышленыша. Сначала плач ее передразнивали и заглушали шакалы, потом крикливые ночные птицы авдотки. И вот теперь, когда за рекой все умолкло, плач ее прозвучал тоскливо в полном одиночестве. Промычав, она с минуту молчала, ожидая ответного зова, но не дождалась и стала звать малыша вновь и вновь.
Генка и Бяшим, повинуясь какой-то смутной, властной силе словно она подсказала «чего уж теперь прятаться — вставайте и делайте правое дело открыто, без всякого угрызения совести!»— встали из арыка и стали прислушиваться к оленьему реву. Странно — чем жалобнее и требовательнее звала мать своего детеныша, тем смелее становились ребята. И олененок отзывался на каждый очередной зов матери, чем тоже нимало способствовал Генке и Бяшиму. Вот они подошли к самой палатке, и Бяшим нетерпеливо позвал:
— Абдулла Рамазанович, чего вы притворяетесь, что спите?! Разве ничего не слышите!
Завхоз выругался вполголоса, но из палатки не вышел. Слышно было как завозился он, вероятно хотел успокоить олененка, чтобы тот не кричал. А Глупыш выскочил наружу и залаял было, но Генка подозвал его, погладил и пес замолчал.
— Нашкодил, идиот, а теперь еще и лаешь,— сказал с упреком псу Генка.
Глупыш поворчал по-свому, по-собачьи: я, мол, тут ни при чем, это все Абдулла Рамазанович, мой хозяин, и принялся жалобно скулить, совершенно понимая, что олененка надо вернуть матери.
Голоса Генки и бяшима хорошо были слышны в соседних палатках. И вот вышли наружу, проснувшиеся «синие»: Чарышка, Борька и еще человек пять. Судя по тому как повели они себя, стало ясно, что «синие» и не спали вовсе — все время прислушивались к реву оленихи за рекой.
— Ну и орет! — с претензией сказал Чарышка. — Я уже и под подушку и под матрас совал голову — ничего не помогает. Если б знал, что она такая настырная, то ни за что бы не стал ловить Бэмби.
— Ай, ты всегда в самые ненужные дела первым лезешь, — с досадой выговорил Борька. — Представляю — что бы ты сейчас делал, если бы твоя мать вот так звала тебя-..
— Надо вернуть малыша оленихе, — твердо сказал Генка.
— Да я не против, — согласился Чары. — Только вот, дядя Абдулла...
— Не его же олененок!— строго сказал Бяшим.
— Все равно, он не отдаст его теперь, — возразил Борька.
— Отдаст, еще как отдаст! — послышался голос Аннагозели. Оказывается, и девочки все проснулись
