отправится в Тифлис. Хотел было податься через Кизляр вдоль Кавказской линии и дальше по Военно- Грузинской дороге, но Евстафий Иванович рассоветовал:
— Через Дербент путь держи. Погостишь у меня, а потом через Шемаху. Глядишь, где-нибудь в тех местах с Алексеем Петровичем встретишься.
— Оно и верно, Евстафий Иваныч, — согласился Муравьев, и, распрощавшись, они поехали — каждый своей дорогой.
В Тарках с нетерпением поджидал своих хозяев Абдулла. К их приезду он приготовил плов и вскипятил чай. Наспех пообедав, Муравьев отправился в крепость. День был погожий: с севера дул сильный ветер, обещая принести снег. Полковник окончательно решил, что надо бросать все и ехать. Беспокоило лишь то, что крепость на зиму останется незаконченной. До буйнакской поездки он все время торопил солдат, и те вкладывали все силы, чтобы успеть до зимы поставить кровлю, но дело продвигалось медленно.
Взобравшись на вершину скалы и войдя в крепость, Муравьев нашел в ней человек десять солдат и несколько кумыков. Они сидели у костра и варили кашу. Заместителя — майора Износкова — здесь не было. С утра появившись, он ушел куда-то. Осмотрев крепость, Николай Николаевич убедился, что за последние двое суток работы не продвинулись, и удалился злой, заставив солдат тотчас приступить к работе.
А ночью пошел дождь: холодный, мелкий. К утру он перешел в снег, и днем вся тарковская гора и ее вершина с крепостью Бурной покрылась белым саваном. Несколько дней солдаты не выходили на стройку. Когда вновь пригрело солнце и снег подтаял, Муравьев нашел помещения залитыми водой. Крыша во многих местах протекала, цемент от внезапного похолодания дал трещины.
Вернувшись в гарнизон, Муравьев послал на розыски Износкова. Того отыскали у какой-то вдовы пьяным. Полковник наложил на майора домашний арест, велел закрыть его на замок и поставить у дверей часового. Тут же он отослал письмо Вельяминову-младшему о прекращении работ. Оба батальона были переведены в город, к морю.
Солдаты теперь трудились на разгрузке судов, а Муравьев ждал ответа из штаба. Наконец указание пришло — работы прекратить до весны. Николай Николаевич сдал командование вновь прибывшему в Тарки майору Асееву.
Первого декабря верхом на лошадях муравьевцы выехали из Тарков и подались на юг. «Наконец-то за спиной эта чертова крепость!» — с облегчением думал полковник и поторапливал туркмен. Заночевав в Буйнаках, затем в ауле Берекей, третьего декабря въехали в Дербент.
Широкий двор Куринского полка, казармы, плац, конюшни, склады — все здесь было точно таким же, как в Тарках, только солдат побольше. И опять сидели за вином и закуской. Но теперь уже не на ковре, а за столом. И подавали не аварцы, а денщики. Верховский не пригласил к себе в комнату Амулата. Якши-Мамед спросил о нем, и туркмена проводили к беку: он занимал три довольно приличные комнаты. И что больше всего удивило Якши-Мамеда: встретили его у порога трое — Амулат, Заур и Саид.
Аварцы обласкали Якши-Мамеда как родного брата, расспрашивали о новостях и о том, куда теперь направляется Муравьев. Амулат сожалеючи вздохнул, что, наверное, надолго придется расстаться, и принялся угощать гостя.
— Вижу, совсем обрусел ты, Якши-Мамед, — со вздохом сказал Амулат. — А ведь и сами русские говорят: голову не теряй. Будет плохо, Якши, если вы с отцом поставите над собой русских начальников.
— Ты что же, меня считаешь за святого, а себя — за последнего? — обиженно возразил Якши- Мамед. — Сам добиваешься власти через урусов, с ними ешь-пьешь, а меня беречь от них вздумал.
— Да, Якши-Мамед, я самый последний дурак, — согласился неожиданно Амулат. — Если б два года назад я на сдался в плен, то теперь бы правил всей Аварией.
Сейчас, чтобы занять мне этот трон, я должен оправдаться перед моим народом.
— А Верховский! Разве он не хочет, чтобы ты занял место в Хунзахе?
— Их трудно понять, Якши-Мамед, чего они котят. «Знаю, что они стремятся всех заставить на себя работать.
— Ты преувеличиваешь, Амулат, — не согласился Якши-Мамед.
Аварец смерил его насмешливым взглядом, придвинулся ближе и почти в лицо зашептал со страстным вызовом:
— Посмотри, что делается вокруг. Исмаил-хану дали чин генерала и все Шекинское ханство. Потом его отравили и сделали русскую область. Теперь а Нухе нет хана, есть городской голова. В Шемахе сидел Мустафа. Ему тоже платили, а потом сбросили: кое-как сумел убежать в Тавриз. В Баку был хан. Где он? В Дербенте был хан, вон в той крепости сидел. Где он? — Амулат указал рукой вверх, где над городом возвышалась дербентская крепость. — Где гянджинский хан? Где кубинский хан? А в это лето, говорят, они решили столкнуть карабахского хана. И если меня посадят в Хунхаве, то все равно через год-другой сбросят. И если ты получишь чин генерала, то это для того, чтобы помочь русским обосноваться на вашем берегу. Потом они и тебя сбросят.
— Вах, Амулат, неужели так будет? — усомнился Якши.
— Так будет, попомнишь мои слова. Пока не поздно, беги от них.
Якши-Мамед призадумался: Неужто Амулат говорит правду?» И не мог понять: «Почему же он сам не уходит от русских, ждет чего-то. Видно, не так уж плохи его деда. Да и угощает хорошо: шурпа, хинкали. И слуг завел. Нет, тут что-то не так».
Чистосердечное признание бека в своей беспомощности посеяли, однако, сомнение и недоверие у Якши-Мамеда. Он помрачнел и весь этот и последующие три дня, пока жили в Дербенте, ходил с опущенной головой. Мысленно он переносил кавказскую обстановку на свой берег и приходил к выводу: если сделаешься русским подданным и будешь помогать им во всем, то иомуды такого не простят. С помощью русских надо добиться, чтобы весь народ был сыт и одет, чтобы всем иомудам нравились урусы, только тогда и ты будешь всем по Душе. И Якши-Мамед после тяжких раздумий пришел к выводу: такого добиться можно. А если не получится, то уйти от урусов.
В день отъезда Амулат подарил на прощание Якши-Мамеду свою черную бурку. Якши-Мамед накинул на плечи аварца свой шелковый халат. Расстались с нескрываемой грустью: оба чувствовали, что вряд ли им удастся еще раз встретиться. Уже отстав от коляски, Амулат крикнул и помахал рукой:
— Не забывай, о чем тебе говорил! Муравьев спросил:
— О чем он просит не забывать?
— О дружбе, — не сразу отозвался Якши-Мамед и насупился.
Ехали по предгорной равнине, минуя небольшие аулы. Тополя, серые сакли виднелись то тут, то там. Первый ночлег устроили в Конак-Кенте, у тамошнего бека. На следующий день пересекли один из отрогов Главного кавказского хребта. Дорога потянулась через ущелья, по краю которых неслись, шумя и пенясь, бурные потоки. Теснины сменялись каменистыми равнинами. Тянулись желтые, позолоченные осенью кавказские леса.
После многодневного перехода остановились на казацком посту. Застали здесь отряды ширванского, нухинского и карабахского беков. Проводив Ермолова в Шушу, они возвращались по домам. Заночевав у начальника поста, Муравьев снова двинулся в путь и прибыл в Шушу, встревоженную и гудящую, как пчелиный улей.
Он еще не успел слезть с коня, как к нему подъехал генерал Мадатов. Засмеялся сыто:
— Все вороны слетаются на пир!
Муравьев сразу понял, что низложен еще один хан. Поморщился от того, что некстати появился тут, но разговор поддержал. Поздоровавшись, ответил:
— Слетаются вороны к главному ворону — и у каждого свое. Проводите меня, Валерьян Григорьевич, к самому.
— Эй, адъютант! — крикнул Мадатов. — Проводи полковника к командующему.
Несколько конников пристроились позади Муравьева, адъютант — сбоку, и кавалькада рысью поскакала по узким каменистым улочкам Шуши в гору. Штаб командующего расположился во дворце бежавшего хана.
Ермолов принял тотчас. Как всегда обнял, расцеловал трижды. В полевой генеральской форме, запыленный после долгого путешествия, он оглядывал Муравьева и его подопечных туркмен, похохатывая
