пускай пылаю, но не так, подло, беззащитно, одиноко, как скот, дохну!!! — Мягко на грудь вскочила жаба, лягушечьи-нежная гада лапа… Пасти вихрь свистный близкой спицей колет ухо… Молчит, нос отвернув дальше от брюха. — В вечернем небе широкая птица реет, — верно, орел. — Между ног бесстыдно и склизко пополз к спине хвост… — О-о-о!!! Богов нет! Богинь нет! (Камнем эхо — «нет!»). Кто-нибудь, кто-нибудь! Небо, море, хлыньте, прикройте! Горе! Не дайте зверю! Гад, гад, гад! Проснитесь! Слушай, орел, — свидетель единственный, — я верю (гибель — залогом), верю: спустится витязь таинственный, он же меня спасет. Молюсь тебе, неведомый, зову тебя, незнаемый, спаси меня, трисолнечный, моря белого белый конник!!! Аллилуйя, аллилуйя, помилуй мя. — Глаза завела, замерла предсмертно и горько. Жилы — что струны. Вдруг остановился ползучий холод — откраснела за мысом зорька — Смерть? Снова алеет твердь… (Сердце, как молот, кузнечным мехом: тук!) разгорается свет сверху, не с горизонта, сильней, скоро брызнет смехом. Свету навстречу встает другая пена понта… Жизни… отлетавшей жизни вестник? — Герой моленый? Змей, деву оставив, пыхает на небо… Смотрят оба, как из мокрого гроба. Серебряной тучей трубчатый хвост закрывает янтарное небо (золотые павлины!), наверху раскинулись задние ноги, внизу копья длинная искра… быстро, кометой, пущенной с небесной горы, алмазной лавиной… шесть ног, грива, хвост, шлем, отрочий лик, одежды складки с шумом голубино-сладким прядают, прядают!.. Четыре копыта прямо врылись в песок. Всадник встал в стременах, юн и высок. На месте пустом, на небесное глядя тело (веря, не верит, не веря, верит), пророчески руки раскинув крестом, онемела.
