кто-то скребется в дверь, не стучит, как соседи стучат, когда заходят, а именно что скребется. Отложила я шитье, вышла на веранду — никого. Пригляделась — что-то лежит на ступеньке. Украшение.
Золотое сердечко на серебряной цепочке. Я ничуть не обрадовалась, я же знаю, откуда это все. И устала я от этих подарков, я же о них не просила.
— Мне не надо больше цацек, — крикнула я в сторону луга. — Возьми их назад!
Никто не отвечает, а я стою и жду. Смотрю — зашевелилось что-то за кустами. Выходит мой бесенок. Я его даже и не сразу узнала — мордашка чистая, причесанный, и одежка в порядке. Он улыбается да хихикает, вот и стоим мы, глядим друг на друга и молчим.
Я ему протянула эту цепочку, а что сказать — не знаю. Потом надумала, только открыла рот, а он как прыснет в кусты, и нет его.
А я в башмаках, так что, не теряя времени, за ним. А бесенок-то и не удрал никуда, стоит, меня дожидается, а увидел — и от меня. Он бежит-то не быстро, так, еле-еле. Но дорогу перескочил ловко, как кошка, — и в тень. Видно, что привык прятаться. Посидел там, хихикнул — и опять побежал. Я за ним — трава-то еще не выросла, так что бежать не трудно.
Даже и не поняла поначалу, что бежит-то он к каменоломне. Что ему там делать? Добежали мы до края и встали оба.
Тут слышу я — поет кто-то. И песня знакомая:
Тут бесенок остановился, повернул голову и смотрит на меня. Я ему цепочку с сердечком показываю, а он вроде и не замечает. Послушал песню и опять припустился на другой край, к тому, кто пел. Тот стоит за каменной стеной и поет. Только голова одна видна да плечи.
Бесенок побежал прямо к нему, и тут я его узнала. Генри Форс, каменотес. Стоит у стенки и вытесывает что-то, будто ничего и не случилось.
А потом я и глазом моргнуть не успела, как все произошло. Генри его увидел, петь перестал и как закричит что-то — я не расслышала.
Бесенок бежит и ручонки к нему тянет. Аж на стенку налетел, повалился, и камни вниз полетели.
Слышу, Генри кричит: «Нет!» А потом по имени — то ли Ганс-Эрик, то ли Ян-Эрик. И бесенок что-то крикнул, радостно так.
Я остановилась и глаза опустила, только и слышу крики, да камни сыплются. Мне кажется, подрались они там. И не знаю, не смотрела, но кто-то из них, по-моему, свалился в каменоломню.
Я повернулась и убежала. Иду домой и думаю: оказывается, Генри-то знал, как его зовут, озорника-то моего.
Слышала я, что у Генри сын слабоумный, даже амбар у них там спалил, в последнее время много об этом судачили.
Пришла домой, цепочку в руке сжимаю и плачу — что ж я, дура старая, не помогла как-то мальчонке?
А потом вытерла слезы и домой пошла — дожидаться девочек. А потом и Герлоф вернется.
Рассказывать им ничего не стану. Это их дела, Генри и его несчастного сына. И так наделала глупостей. Зачем я брала у него эти цацки? Они же не мои, и никогда моими не станут.
На этом дневник Эллы кончался. Она исписала тетрадь до последней страницы, совсем немного осталось, несколько строчек. Герлоф опустил тетрадь. Ему было стыдно.
Он попытался вспомнить, что же было в тот раз, когда он, дождавшись конца шторма, вернулся домой. Заметил ли он что-то необычное? Нет. Элла никогда особенно не посвящала его в деревенские новости, да он особенно и не спрашивал. Голова была занята очередным рейсом в Стокгольм.
Значит, ее «бесенок» подрался с Генри Форсом. Конечно, это и был его сын. Герлоф никогда его не видел, но сплетни слышал — что у Генри есть слабоумный сын и отец свалил на сына пожар на хуторе. Оговорил, скорее всего.
Что-то они не поделили в тот вечер. И все, мальчик исчез бесследно, а Генри так никогда в себя и не пришел.
И во всем виноват он, Герлоф.
62
Пер сидел дома и смотрел, как садится солнце. До операции оставалось около полутора суток.
Он пытался достроить лестницу, но у него не хватило сил затащить наверх каменные блоки для верхних ступеней. Йеспер тоже, наверное, пытался, но и у Пера не получилось. Он поднял два блока, а третий не удержал — камень покатился вниз, упал в щебенку и поднял тучу белой пыли.
Пер плюнул, пошел в гостиную и уселся в кресло. Он очень устал.
Тридцать шесть часов — это две тысячи сто шестьдесят минут, подсчитал он. Чем их занять? На пробежку сил у него не было.
Включил телевизор — шла какая-то детская передача, он посмотрел минуты три и выключил.
Тишина… Солнце зашло, и по углам начали расти ночные тени.
Внезапно в кухне зазвонил телефон. Пер вздрогнул.
Плохие новости? Он почему-то был в этом уверен, но все равно взял трубку.
— Пер Мернер?
Мужской голос.
— Да, это я.
Голос незнакомый.
— Нина сказала, что вы хотите со мной поговорить. Я владелец «Мулен Нуар».
Пер вспомнил записку, которая стоила ему двести крон.
— Да-да… — Он лихорадочно пытался собраться с мыслями. — Хорошо… хорошо, что вы позвонили. Я просто хотел спросить кое-что о моем отце, Джерри Морнере.
— А-а-а… Джерри… Как он?
Пер в очередной раз рассказал, что отец умер.
— Печально слышать… Говорят, и студия его сгорела.
— Да… за неделю до Пасхи. Но Джерри незадолго до смерти несколько раз упоминал ваш клуб, так что мне интересно было бы…
— Интересно… — повторил собеседник скучающим голосом. — Вы ведь были у нас на прошлой неделе? И что скажете?
— Я вниз не спускался… Девушка за кассой сказала, что там меня ждет сюрприз. Это правда?
В трубке послышался смех.
— Сюрприз в том, что никакого сюрприза нет. Деловые парни приходят со своими кредитными карточками поздно вечером, и думают, что им здесь предложат секс с десятком блондинок… Но «Мулен Нуар» — не бордель.
— А что?
— Танцевальный клуб. Хотя танцуют только девушки, и преимущественно без одежек. А мужики сидят, смотрят и пускают слюни.
— А мой отец… он был хозяином «Мулен Нуар»?
— Нет.
