— Здесь, за углом, господин лейтенант, барак с квадратным двором.
Я зашел туда, Хусар еле поспевал за мной.
Пал Эгри и его товарищи — дезертиры. Пойманные жандармами, они предстанут перед полевым судом. Два офицера, священник, три солдата, пачка патронов — суд скорый и правый. Пал Эгри, не боявшийся штыков, не обращавший внимания на пули дум-дум, когда нужно было принести из-за проволоки раненого итальянца. Пал Эгри… Может быть, это он стрелял в Новака. Пал Эгри не сделался самострелом, а стал самоубийцей, потому что не захотел взлететь на воздух. Он просто дал тягу, и за это… Я тоже бежал оттуда, а свою часть отправил в резерв. Я имею на это право, а Пал Эгри — дезертир…
Дежурный по гауптвахте обер-лейтенант поднялся, пожал руку:
— Что прикажешь, коллега?
— Здесь у тебя содержатся три моих солдата.
— Твои солдаты?
— Да, Эгри Пал, Ремете и Чордаш Петер. Кажется, Петер, но я не совсем уверен в этом.
— Так что тебе угодно?
— Я хотел бы поговорить со своим ефрейтором. Он очень порядочный малый, но вместе с тем страшный лентяй. Хочу обругать этого лодыря, черт бы его побрал.
— Эгри? Но ведь он дезертир! Его поймал на седьмой линии жандармский капрал Михольский. Он и его товарищи уже второй день в бегах.
— Не может быть, это недоразумение. Будь добр, разреши мне поговорить с ефрейтором.
Минута колебания. Это против правил, но бог его знает, кто такой лейтенант, которого дивизионный генерал так запросто берет под руку.
— Пожалуйста.
Обер-лейтенант ввел меня в маленькую пустую комнату. На окнах решетки. Наверное — карцер.
— Сейчас прикажу привести его сюда, только прошу тебя, недолго.
— Три минуты. Хочу только убедиться…
…Я сказал, что это недоразумение. А если они во всем сознались и жандармский капрал составил протокол?
Дверь открылась, и вошел Эгри — без ремня, без обмоток, в расстегнутом френче, в расшнурованных ботинках, которые на каждом шагу спадают с ног. Лицо серое, распухшее. Увидев меня, он отвел свои черные мальчишески упрямые глаза и уставился в землю. Опустил нижнюю губу, что делало его еще больше похожим на упрямого мальчика.
— Ну, в чем дело, Эгри? Что случилось? — спросил я. Эгри молчит. Он стоит передо мной с беспомощно повисшими руками, с опущенной головой.
— Ну?! Вы слышите меня, Эгри?
Ефрейтор поднимает голову и смотрит на меня. Это не бессмысленное, ничего не говорящее лицо солдата, слепо ожидающего приказаний, — нет, это лицо обиженного, измученного человека, готового к защите и нападению.
— Идите, господин лейтенант… по своим делам. Здесь уже все в порядке, — тихо говорит Эгри.
— Значит, вы сбежали?
Эгри не отвечает, только смотрит на меня горящими глазами. Его лицо налилось кровью.
— Значит, вы… — Ищу, чем бы обидеть его. — Значит, вы, Пал Эгри, струсили?
Одну секунду мне кажется, что Эгри бросится на меня. И вдруг парень закрывает лицо руками, и я вижу, как дергаются его плечи.
Подскакиваю к нему и отрываю руки от глаз. По щекам катятся слезы, размазывая грязь.
— Пал, не будьте дураком, говорите толком, что случилось. Может быть, еще можно поправить дело.
— Нет, господин лейтенант, — плача, ответил Эгри. — В Нови-Ваше составили протокол. Замучили, руки и ноги изломали, били по животу.
— Покажите.
Эгри подымает френч. На спине и на животе вижу длинные вздувшиеся кровоподтеки. — Почему били?
— Потому что не сознавался.
— А что вы говорили сначала?
Эгри перестает плакать, смотрит на меня недоверчиво и пытливо.
— Когда «сначала», господин лейтенант? — делая вид, что не понимает, спрашивает он.
— Когда поймали.
— Сказал, что отстал от остальных, что…
— Что были на работе?
— Да, но видите ли…
— Как же вы забыли, что вас, Ремете и Чордаша наш отряд послал ночью с Хусаром — с капралом Хусаром, понимаете? — в Брестовице за инструментами?
— За инструментами? — удивленно спросил Эгри.
— Да.
— Нет, господин лейтенант, это уже не поможет. Жандармы составили протокол, и мы признали свою вину.
— Глупости, возьмите себя в руки. И расскажите мне откровенно, почему сбежали. Откровенно, понимаете?
Эгри испуганно, подозрительно смотрел на меня. Что это, ловушка? Я понял его мысли. В смущении вынул портсигар, закурил. Глаза Эгри устремились на сигареты.
— Хотите сигарету?
Эгри глотнул, но ничего не сказал.
— Ну, не будьте дураком, Пал, берите. Можете брать три, четыре. Ну, берите же.
Рука Эгри неуверенно подымается, большие черные пальцы, туго сгибаясь, с трудом берут сигарету.
— Что это такое? — спросил я.
Эгри молчит. Схватив его за руку, показываю на пальцы:
— Что это?
— Избили. — На его глаза снова навертываются слезы. Закурил, дышит тяжело, нос и глаза красные.
— Расскажите все откровенно, — повторил я.
— Эх, да что говорить, господин лейтенант. Я уже все сказал на допросе.
— Что вы там сказали?
Эгри снова недоверчиво посмотрел на меня, потом, видимо, вспомнил, что и так много сказал и говорить откровенно уже не опасно.
— Сказал, что нахожусь в бегах.
— В этом сознались после того, как вас избили?
— Да.
— Ну?
— Больше ничего не говорил.
— Ну, а теперь скажите мне, Эгри, почему вы сбежали?
— Выспаться хотелось, господин лейтенант. Здесь, по крайней мере, поспали как следует.
— Только из-за этого?
— Не мог там спать, господин лейтенант. Двое суток не спал ни одной минуты. Все ждешь, прислушиваешься, всего трясет, господин лейтенант. Если надо умереть, то лучше сразу, невозможно ждать, ждать…
Я посмотрел на коротко остриженную голову парня. Среди темных волос выделялись седые виски.
— Из-за бурения не спали?
— Да, господин лейтенант. Я видел, как взрываются позиции, в одном месте был за окопами, когда
