за слоем, гнилые, тянущиеся по комнате нити, рассказывали о себе. Как темная песня закрутила нашу кровь в канат, как тот, узлами связавшись, раскинулся сетью над городом. Как мрачная тень, гнилая изнутри, взывала, прячась в клети из двойных пентаграмм. Как черная тень, лишая воздух жизненной силы, скользила над городом, жадно впитывая в себя силу и сея кошмары. Как она искала, вставая на след, как радостно выла, почуяв добычу, накидывая на нее удавку, поводок…
Из прокушенной губы, по подбородку, текла кровь. Руки невольно взметнулись вверх, ощупывая шею. Кончики пальцев ударило болью, кожа почернела, обугленные когти мгновенно искрошились.
Ах ты ж… Ярость осознания заставила рвануться вперед, грудью встречая материализовавшийся в расчерченной лучами солнца клети комок тьмы. И драть, драть в мелкие ошметки, податливое нечто, плоть которого расступалась с хлюпаньем и стремительно отращивала щупальца. И зубы.
Я терзала это нечто, желающее поймать меня за бьющий болью ошейник. Шею сводило, в перехваченном горле горело огнем, воздуха – не хватало. А часть сознания отстраненно изучала след, оставленный сутью создавшего его.
На прогнившую основу, когда-то давно, наверное, бывшую сутью поросшего осинами и вязами леса, как бусины были нанизаны море и солнце, холод и дождь, сосновая смола и снова море, бьющееся о скалистые берега.
Их шесть… расшвыривая по комнате ошметки тьмы, думала я. Шесть. Жертвы.
Шесть… под ногтями трещала ткань, скрипели и визжали пружины, разлетаясь из вспоротого матраса, скрипели деревянные ножки.
Он вплел их в свою гнилую, разрушенную сущность!
Волчица, торжествующе взвыв, извернулась и подмяла под себя остатки черноты, впилась клыками, распробовав на вкус призрачную, тленную плоть твари.
Охотник…
Тишина.
Я тебя найду! Опознаю. Обещаю, рано или поздно я пущу тебе кровь, брезгливо отбросив гнилую мерзкую плоть, оставлю земле.
Раскинувшись на развороченной постели, устало следила, как медленно и неохотно исчезает спиральный узор, впитываясь в белую штукатурку. Лениво повернула голову.
В дверях стояла белая как мел Марина, точно как я недавно, вцепившись израненными пальцами в косяк. Вокруг нее змеились серебристо-синие нити магии. У самой границы защитного полога с шипением проедая линолеум, растворялось нечто студнеобразное. Стены пятнали маслянистые потеки, черные чернильные брызги абстрактным узором лежали на дверцах шкафа.
– Что это было? – выкрикнула она. Звякнули стекла в окнах, поймав и отразив вложенную в слова силу молодой сирин-полукровки.
– Это… не знаю. А в целом – издержки ночного события. Он нас ищет. Но как?
Я медленно поднялась. Передернула плечами, сбрасывая память о прикосновениях неживой плоти. Рассмотрела царапины…
– Кровь. Конечно же, на стеклах оставалась кровь.
– Что? – взвизгнула девушка. – Ты же говорила, что все будет в порядке?
– А что, что-то не так? – отрывая ее от помятого косяка и затаскивая в ванну, спросила я. – Все живы…
– Но… я думала, что все кончилось… зачем ему мы?
– А я не знаю, – пожав плечами, врубила воду и засунула Марина под горячую струю.
– А-ах! – сдирая майку, злобно взвыла полукровка. Апатичный шок с нее смыло практически мгновенно. Треснуло зеркало, звякнув, осыпался в раковину радужными осколками старый плафон, а я выскочила, захлопнув дверь под тихие, но весьма проникновенные завывания о несправедливости бытия.
Вот не знала, что примерная девочка Марина знает такие слова.
– А ты думала, в сказку попала? – Выкрикнула, подпирая плечом дверь и принимаясь один за другим вылизывать обгоревшие пальцы. Кожу саднило, но на фоне резкой, до алых кругов в глазах, головной боли, ломящей спины, скрученных в судороге икр, прочие неприятные ощущения как-то терялись.
Послушав, как шумит вода, пошла на кухню. Там под краном и замочила пострадавшие конечности. Холодная, желтоватая струя шумно била в жестяное дно раковины, замечательно смывая боль и усталость. И лишние мысли уходили туда, вниз, в землю, вместе с остатками черной силы, питавшей ошейник.
В конце концов, мы из дома выбрались. Причем где-то ближе к ужину, наведя условный порядок в квартире и вынеся прочь кучу расщепленных обломков кровати и ватных клочьев из выпотрошенного матраса. Черные пятна со шкафа не отходили, намертво въевшись в полировку, так что, плюнув на это дело и швырнув мерзкую липкую тряпку в мусор, я покидала в рюкзачок кое-что из вещей и отправилась опустошать холодильник. Под голодным взглядом Марины я тщательно дожевала остатки мяса, впрочем, искренне и доброжелательно предложив разделить скудную трапезу. Голодное бурчание в животе, тем не менее, не подвигло ее на пожирание сырой говядины, нарезанной тонкими ломтиками и выложенной на тарелке в виде экзотического цветочка. Пока я смаковала остатки, девушка нетерпеливо вертелась на табурете напротив, нервно грызя ногти. В ней боролись страх и любопытство. Она еще мечтала вернуть все, как было, но в тоже время желала что-то сделать, чтобы не застыть на одном месте, между двух миров. Еще она хотела отомстить… И побыстрее!
Но куда спешить? Нас уже нашли, пусть мне и удалось сорваться с поводка. Так что рано или поздно нас вновь проведает Тень, призванная с той стороны. Потому торопиться не стоит, можно прямиком на тот свет попасть.
И собираться надо тщательнее. Как на войну. С четким осознанием того, что в ближайшее время в эту квартиру вернуться не получится. А значит – забираем с собой нож, телефон и одежду. А, ее уже собрали…
Из душного домового сумрака мы выбрались на солнцепек. Ощущение было такое, будто пыльным мешком по голове ударили. Дышать нечем, в глазах – горячее марево, в горле – пустыня. Отвратительно!
Перебегая из одного призрачного теневого пятна в другое, мы миновали пропыленный, шелестящий полузасохшей листвой деревьев, парк. Проскочили по сухой колючей траве, щекочущей ноги длинными золотистыми колосками. Отмахиваясь от саранчи, старательно лезущей за шиворот и оставляя на плавящемся асфальте рифленые следы подметок, ввалились в двери большого торгового центра. И хором выдохнули от облегчения.
Безумно жарко. Тонкая майка пропиталась потом, джинсы прилипли к ногам, а на лодыжки будто нацепили свинцовые колодки, а не кроссовки. Марина и выглядит и чувствует себя не лучше. А ей еще под кепкой приходится синяки скрывать.
Движение это жизнь, как кто-то сказал. Не помню… Но хочу заметить, что жизнь сейчас, это скорее – деньги! Потому что они очень, очень нужны.
А еще – прохладный ветерок из кондиционера в уютном закутке маленького пустого кафе.
Так….
Деньги, телефон. Еда. Я все еще хочу есть, да и Марине не помешает подкрепиться.
Пройдясь по светлым полупустым залам, я рассталась с некой суммой наличными и приобрела множество всяких полезных вещей. У меня же теперь подопечная есть. Но вот с финансами образовалась проблема.
Девушку пришлось усадить на скамеечку, принести питья, успокоить, уверить, что все будет просто отлично, замазать синяки на лице дорогущим тональным кремом и выдать стопку литературы, в которую девица наконец-то погрузилась с головой.
Есть в жизни счастье.
Развалившись рядом, мечтательно уставилась в белый плиточный потолок, увешанный декоративными лампами. А мечтала я о том, чтобы перестала, наконец, болеть голова, будто сдавленная железным обручем.
Что еще ей надо? Тихо, прохладно, ни людей, ни их следов, запахов, воспоминаний, только свежей краской и новым пластиком тянет от стен и витрин. И еще апельсинами…
