пойдем спать.
Может быть, если повезет, и нас не убьют.
Но ни поспать, ни даже закончить работу нам не дали. Едва в опускающихся на город сумерках растворилось светлое пятно джинсовки сирина-следователя, и десяток заказов разместился на столах, а я, перешучиваясь и улыбаясь во все клыки, лавировала между столиков, случилось…
Миг, и пространство за широкими витринами залила чернильная тьма, пронизанная белесыми, тускло-серыми дрожащими нитями. Люди, дорога, деревья, фонари, разноцветные лампочки светодиодов, вывески – все превратилось вдруг в картонный задник, хрупкий и однотонно-угнетающий.
Но никто не заметил…
Руки дрогнули, едва не выпустив поднос.
Тьма шевельнулась и двинулась вперед. Осторожно поставив заказанное на ближайший столик, я попятилась, не сводя взгляда с начинающих мелко подрагивать окон. Стекла звякнули, когда невесомое нерассуждающее нечто попросилось в гости. Тонкие щупальца жадно сжимали дерево, вгрызались в кирпичи.
Среди гомона я различила судорожный испуганный всхлип Марины. Обернулась, ловя панический взгляд, нервный неловкий жест и вспышку ужаса, приправленного магией. Рой полупрозрачных искорок сорвался с пальцев, и, обдав холодом, впитался в стены.
Я отскочила, сшибая пустой столик. На улице глухо бухнуло, полыхнуло алым. Стекла вспучились и разлетелись по наполнившемуся криками боли залу тонкими серебристыми росчерками. Руку, машинально вздернутую в защитном жесте, и бок будто наждаком ошпарило. Сотни, тысячи сияющих стилетов превратили и уютное кафе в залитую кровью и болью котловину.
Пахнущая гнилью и смертью тьма медленно вползала внутрь. Одно щупальце нежно коснулось руки стонущего у входа человека. Тот дернулся, застыл… и осыпался пеплом, смешанным с кровью. Многоголосый, резонирующий вопль заполнил кафе, панический ужас поднялся в сознании, заставляя двигаться.
И я отмерла. Прыжок, рывок. И, волоча свою оглушенную девицу, я рванулась к бару. У кассы безжизненно лежала Светочка, по горлу ее тянулся алый порез. Толчками выплескивалась кровь…
Алая, горько-сладкая…
Не пытаясь даже разобрать в смешении следов и ароматов, оставшихся позади, жив ли еще кто-то, вломилась на кухню, пронеслась мимо ряда белых шкафов и плит, пятная кафель кровью.
Тяжело дыша, на миг остановилась перед узким окном, выходящим во дворик. Оглянулась на дико озирающуюся Марину.
Шевельнула губами:
– Вот так вот у нас…
И высадила стекло. Осколком больше, осколком меньше.
Улица встретила нас душной жаркой тяжестью, прижимающей к земле и мельтешащей перед глазами черными точками. Мир дрожал, расплывались очертания домов, деревьев, испуганных, разбегающихся людей. Все казалось затянуто сероватой дымкой.
Голова отчаянно кружилась, к горлу подступила тошнота. А черное пятно у входа в кафе все сильнее расплывалось, выбрасывая в разные стороны щупальца. Все, чего они касались, начинало гнить, зарастая серо-зеленой, фосфоресцирующей плесенью. Небо… почернело.
Сглотнув, я оглянулась на Марину. Та заворожено созерцала вакханалию тьмы.
– Пой! – рявкнула ей в ухо. – Пой!
Та дико на меня глянула, чуть приоткрыв рот. Не дожидаясь, пока до девушки дойдет моя мысль, ринулась куда-то вниз по аллее. Зазмеившиеся было по асфальту отростки отстали. Бежать было тяжело. Будто продираешься через сотни слоев тонкой полупрозрачной пленки, искажающей перспективу и обманывающей зрение. Спотыкнувшись, повалилась на колени.
Машинально поднесла к лицу руку, проехавшуюся по чему-то влажному. Лизнула… кровь. Не моя. Перевела взгляд. Сквозь серое однотонное марево разглядела тело. Светло-голубая джинса, почти белые волосы, темное, медленно расплывающееся пятно. Заострившееся бледное лицо, стеклянный взгляд, алая полоса на шее.
Висс?
Рядом, рухнув на колени, застонала Марина.
– Да что же это?
Я уловила в ее голосе, набравшем силу и мощь, начало погребальной песни. Тоска сжала сердце, перехватила дыхание.
Похоже, список тебе больше не понадобится, следователь. Как же неудачно ты попался на пути этой тьмы? А ты, моя красавица, привыкай. Здесь умирают часто. Порой грязно…
Проведя рукой по холодной уже коже, прикрыла мертвые глаза. Тяжело поднялась, оглянувшись. Позади клубилась тьма.
– Бежим!
Вниз, через дорогу, едва не падая, перешагнув бордюр. Злобно ругаясь и дергая за руку девицу, едва успевающую перебирать ногами.
Хромая, вниз по ступеням, не замечая ничего, кроме медленно приближающейся темной ленты реки. Серое, белое, черное… размазанные фигуры людей, тусклые желтые огни фонарей, прорывающийся сквозь пелену, накрывшую окрестности, нарастающий шелест и скрежет нагоняющего ужаса. И печаль, медленно поднимающаяся в груди, отзываясь на тихую истерику истекающей неконтролируемой силой, сирин. Нет… я мотнула головой. Этого – не надо. Не поможет…
Едва шевеля застывающими губами, прошептала:
– Марина, в воду!
И толкнула ее вперед и вниз с высокого пирса.
– Я не… – только и успела крикнуть она.
Прыгнув следом, я с головой погрузилась в воду, пахнущую помоями и бензином. Воздух вышибло из груди. Заливающаяся в уши и горло маслянистая жидкость смыла с кожи липкий налет. И я нырнула глубже. Туда, где почти у самого дна едва шевелилась ошеломленная девица. Струи воды омывали тело, и больше ничто не давило на сознание. Тьма осталась на берегу…
Резкий рывок вниз.
Теперь вверх, вцепившись в расслабленную руку тонущей девушки. Кровь застучала в висках, грудь резануло болью. Загребая свободной рукой, я всплыла. Глубоко вздохнула, распластавшись на воде и перехватила за грудь плавающую вниз лицом девушку. Перевернула. Надеюсь, эта сирин еще не утонула.
На берег смотреть было просто страшно. Так что я медленно уплывала вниз по реке, глядя в удивительно чистое, багровеющее кровавым закатом небо. Вслушивалась в сиплое дыхание Марины над ухом, крики чаек, рычание моторов. И, чуть шевеля рукой, направляла наше движение.
Было удивительно спокойно.
И не хотелось выбираться на берег, бежать, прятаться, спасаться, рвать на клочки. Да и получится ли? Если сейчас непонятным чудом удалось избавиться от преследующей по пятам тьмы… Оно боится воды?
Скосив взгляд, посмотрела на берег. На удивление пустынный, затянутый серой пеленой, слегка колыхающейся, когда ее пробивали темные щупальца, стекающие вниз по ступеням набережной маслянисто-черными пятнами, и боязливо щупающие воду.
От гранитных плит отчетливо несло гнилью. Этот запах для меня всегда значил, что приближается смерть, что прах и тлен разрушают реальность. Чистое уничтожение в худшем своем виде. Безвозвратное и безнадежное… Еще с того момента, когда я сама лежала прикованная в пентаграмме и надо мною возносился жертвенный клинок, в душе застыло намертво знание. Это – смерть. Черная, серо-багровая, отражающаяся в алеющей, словно кровь, воде десятками затягивающих сознание сетей.
От нее стоит держаться подальше.
И, обхватив поудобнее внезапно начавшую судорожно откашливаться Марину, я принялась старательно отгребать подальше от берега.
