лица.
Из-за хода и неплотного пластыря возникло опасение за прочность переборки и я спустился вниз посмотреть что происходит. Затем ушел к турбинам и не выходил из жилой палубы почти до времени прекращения возникшей вдруг стрельбы. Потом я зашел в кормовое подбашенное отделение 12' орудий, где застал прислугу подачи в столь же спокойном настроении, как и их командира башни – лейтенанта Залесского. Они деловито производили подачу, причем старый запасной квартирмейстер хриплым монотонным голосом обещал кому-то 'побить рожу', если он будет еще трусить. Мне так было приятно присесть на несколько минут около этих спокойных людей и переброситься с ними несколькими словами.
Вскоре стало очевидным, что удалось наконец нашим трюмным не только взять затопления под контроль, но и начать понемногу откачиваться. Нос наш даже несколько приподнялся: старший офицер сказал, что пластырь кажется, прилег удачно, после того, как удалось срубить мешавший сетевой выстрел.
Потом была сыграна минная атака, и я выбежал наверх. Но оказалось зря, японские крейсеры и миноносцы обгоняли нас справа и далеко впереди, причем совсем не выказывали намеренья нападать. В виду у нас пока еще был и транспортный караван, а с ним три наших крейсера. Они, по-видимому, только что бились с японцами, 'Мономах' еще здорово горел. Но при виде наших броненосцев враг немедленно ретировался. Что положительную роль сыграло в душевном настрое команды.
Однако затем мы от транспортов отошли дальше в море. Крейсера же остались с ними. Потом, следуя приказу адмирала, 'Сисой' и все наши броненосцы повернули 'вдруг' на северо-восток, там слышались выстрелы наших и неприятельских кораблей. Мы, как могли спешили туда. И, как показала жизнь, поспели как раз вовремя.
Вскоре окрылись по курсу слева идущие нам на встречу четыре корабля с 'Громобоем' во главе, а затем и японцы, всем флотом гнавшиеся за ними, и уже поджегшие шедшего у наших в конце 'Ослябю'. Адмирал наш тут-же начал забирать вправо, но дальнейшего хода сражения я себе точно представить потом не смог, так как практически все его время носился по низам: от динамо к турбинам и обратно, потом всеми, кого смогли собрать крепили щит у пробоины в корме, потом снова аврал в носу, где от близких разрывов и сотрясения броненосца когда нам били по верхним частям, пластырь сдал и течь достигла размеров критических, в результате чего вода до половины затопила носовой погреб.
Наверху раза три или четыре кричали 'Ура', пробегавший за чем-то в свою каюту лейтенант А. запыхавшись крикнул нам, что подходит Макаров, и что 'Новик' только-что подорвал 'Микасу' минами! Тут мы все тоже как безумные кричали 'Ура', и похоже даже силы наши прибавились. Первой мыслью было бежать наверх, посмотреть. Но я не мог бросить своих людей занятых важной и неотложной работой.
Когда я уже был снова в носу, старший офицер, пришедший посмотреть за нашими делами, принес новое радостное известие. И с ним и горькое. Радостное – что тонут или даже потонули уже три больших корабля у японцев. А горькое – что на его глазах погиб наш красавец 'Баян', а до этого взорвался и 'Витязь'. Но как же всем нам хотелось верить, что если Макаров с лучшими и не поврежденными кораблями успел нам на выручку, японцы в конце концов не выдержат! Поэтому даже это печальное известие не сломило бравого настроя команды. И воду постепенно из погреба удалось вновь откачать. Не всю, но почти до прежнего уровня.
Ход наш был во время этого боя до 10 узлов, затем мы его снизили, по словам старшего офицера, узлов до восеми, или менее, поэтому никакой решающей роли в бою уже не имели. Да и по нам почти не стреляли. Вскоре пушки замолчали совсем. Когда сражение окончилось мы уже стояли без хода и лихорадочно заводили пластыря, потому как действительно находились на грани затопления. Но самым занятным было то, что наша течь в корме несколько приподняла нос, облегчив тем самым наше обшее удручающее положение.
С наступлением темноты мы совсем отстали от флота и оказались в компании с имевшим ощутимый крен 'Ослябей' и догнавшей нас все еще дымяшейся 'Победой'. Возле нее держались два наших дестроера, а немного дальше крейсера 'Олег' и 'Очаков', которых, со слов старшего офицера, оставили с нами 'на всякий случай'. С них нам и передали, что судя по всему неприятель наш жестоко разбит. Но на особые проявления радости не было ни сил, ни времени – шла отчаянная борьба с водой за спасение броненосца.
Огни были скрыты, закрыто все освещение до жилой палубы. Так как атак пока не было, то я большей частью был внизу. То у своих машин, то в верхнем офицерском отделении, где собрались почти все офицеры около наших пострадавших докторов. Сидели, спокойно разговаривали о минувшем дне, о нашем положении, гадали кто утоплен у неприятеля, кто у нас, курили и ели корибиф прямо руками из коробок. Сошлись в общем мнении, что победили, слава Богу, мы.
Но вот вопрос: какой ценой? Кто-то сам видел как страшно погиб 'Витязь'. С мостика дошли слухи, что мы потеряли лучших наших адмиралов: Макарова, Чухнина, Руднева, Небогатова и нашего командующего – Григоровича. И вести эти к празднованию совсем не склоняли. Команда тоже сидела группами, кроме людей у оставшихся исправных пушек, а именно: кормовой башни, которую удалось все-таки опять починить, носовой верхней шестидюймовки, 2-х 47 миллиметровых пушек на спардеке, 2-х 75 миллиметровых в верхней батарее, – по одной с борта, и еще одной шестидюймовой пушки левого борта в батарее. Ее ворочали вручную четыре человека с большим трудом. Были люди и у кормового пулемета, хотя его полезность при минной атаке была весьма сомнительна.
За отсутствием гербовой команде тоже выдали ящики с корибифом, и она ела их, запивая водой с красным вином. На всякий случай я приказал двум моим доверенным квартирмейстерам втащить в погреб мин заграждения два зарядных отделения мин Уайтхеда, в которые вставил фитильные запалы. Затем погреб заперли. Это я сделал на случай, если понадобится ночью выбрасываться на берег и уничтожать корабль.
После чего пошел на мостик, где узнал от старшего штурмана лейтенанта Бурачка, что мы идем на север, и так как компасы в боевой рубке не действуют (а ходовая вместе с мостиком была исковеркана полностью), то правим по Полярной звезде. На спардеке собралась большая часть офицеров; все говорили, чтобы хоть луна-то поскорей взошла, по крайней мере, миноносцы не осмелятся атаковать, будучи видными издали; я оспаривал это мнение и желал продолжения темноты. Плохо слыша своими поврежденными ушами, я злился, что говорят слишком тихо и что меня не понимают с первого слова, так как почти все оглохли еще в дневном бою.
В это время опять сыграли водяную тревогу. Оказалось, что поступает вода в румпельное отделение. Я побежал вниз в кормовое отделение, чтобы пробраться к люку в рулевое отделение, и там встретил старшего офицера, спускавшегося вниз. Из рулевого отделения кто-то крикнул, что 'румпельное отделение затоплено, но в рулевом еще воды нет; правим на ручном штурвале с большим трудом'. Так как в рулевое отделение, кроме старшего офицера, полезли трюмный механик с трюмными и минный механик, то я остался в кормовом отделении и начал готовить нашу последнюю кормовую турбину.
Некоторое время мы шли под ручным управлением, а затем пришлось это бросить, так как рулевое отделение мало-помалу затоплялось водой, и вскоре люди на штурвале оказались стоящими по живот в воде. Тогда старший офицер приказал всем выходить, и затем задраили люк рулевого отделения. С этого момента наш еле ползущий броненосец почти лишился способности управляться.
Наконец взошла луна и стало довольно светло, миноносцев противника по прежнему не было. 'Ослябя' с 'Победой' ушли вперед и были едва видны. Повозившись опять около турбин, посмотрев на то, как понемногу через носовую переборку хлещет из швов вода, я опять вышел наверх, присел на какой-то ящик и от усталости заснул с мыслью, что если мы вдруг начнем тонуть окончательно, кто-нибудь да разбудит.
Проснулся я сам, вероятно от холода, так как все ноги мои были мокрые и я дрожал. У нас по корме держались наши два эсминца. Стало веселее. Я спустился вниз к своей разрушенной каюте, где в куче всяких предметов разыскал носки и сапоги и переобул свои окоченевшие ноги. От минного механика узнал, что мы идем в Вей Хай Вей, где попытаемся завести пластырь, что вода мало-помалу все одно прибывает и что, вероятно, часа через три – четыре мы пойдем ко дну, если не доберемся до порта. Обойдя опять все свои помещения и приободрив, насколько мог, стоявших у динамо-машин и турбин измученных минеров и минных машинистов и сообщив, что может быть скоро дойдем до порта, я вышел наверх, в верхнее
