l:href='#n_1.675' type='note'>[675]. 'Все, подобающее домостроительству спасения' надо связывать с единым Христом. Так как Он 'божественным и мудрым домостроительством' [676] почел должным по-человечески трудиться, спать, алкать и жаждать, надо соотнести все это с 'единым действованием одного и того же Христа' [677]. На вопрос о том, принадлежит ли это единое действование божественной природе, человеческой или той и другой вместе, ответ гласил, что оно принадлежит не природам, но 'способу соединения' [678]. Больше нельзя 'говорить о двух действованиях после соединения': можно только об 'одном преобладающем действовании' [679], направляющем все, что воплотившееся Слово говорило, делало или переживало в разуме или теле. Сторонникам противоположной позиции, согласной которой каждой природе принадлежит характерное для нее действие (действование), пришлось бы идти дальше, приписывая отдельные действия человеческому телу Христа и Его душе, что в итоге выглядело бы как reductio ad absurdum и привело бы к признанию трех действий в воплотившемся Слове [680]. Ибо возникал вопрос о том, 'что же мы соотносим с целым (Христом), если не даем этому целому одного действия через соединение?' [681].
Трудность заключалась в том, что в споре о 'действовании' обе стороны легко могли дойти до reductio ad absurdum. Становилось все яснее, что никто, обращаясь к библейским или святоотеческим источникам, не может найти достаточно материала для подтверждения своих взглядов. Сам термин 'действование' был двусмыслен, поскольку указывал как на процесс, так и на результат; если под ним подразумевалось второе, то всякий должен был согласиться, что оно было одним, но если речь заходила о процессе или 'движении', единодушия не было [682]. Единственный выход из этой двусмысленности сводился к тому, чтобы вообще оставить этот вопрос. Никому более не дозволялось 'говорить ни об одном, ни двух действованиях во Христе Боге нашем. Но сообразно тому, как через предание говорят святые и вселенские соборы, (мы говорим), что действовал один и тот же единородный Сын, Господь наш Иисус Христос, истинный Бог' [683]. Некоторые отцы говорили об одном действовании, однако многих это смущало, хотя в то же время задевала и идея двух действований, несмотря на то, что никто из отцов никак к ней не обращался. Таким образом, обе формулы подлежали упразднению [684], и такое компромиссное решение было предложено в 'Изложении веры' (Ektesis tes pisteos), написанном константинопольским патриархом Сергием и в 638-м году обнародованном императором Ираклием. Решение одобрил папа Гонорий 1-й, заявивший, что 'избегая… прелагания от недавних нововведений, мы в наших определениях не должны говорить об одном или двух действованиях, но вместо 'одного действования', о котором говорят некоторые, должно нам исповедовать одного действующего, Господа Христа, в обоих естествах' [685]. Бесполезно вступать в пререкания о том, что касается не столько изысканий христианского богословия, сколько находится в ведении грамматической школы [686]. Поэтому вместо того чтобы учить об одном или двух действованиях, 'мы, во всем и в этом следуя святым отцам, исповедуем одну волю Господа нашего Иисуса Христа, истинного Бога' [687]. Итак, спор перешел от 'одного действования' к 'его источнику, который есть воля' [688]. От выражения 'одна воля' (monon telema) такая позиция получила название монофелитства.
Концепция 'единоволия', вне всякого сомнения, обладала иным уровнем значимости, нежели идея 'одного действования'. Прежде всего надо сказать, что, если последняя для поддержания своего авторитета не могла обратиться 'ни к Евангелиям, ни к писаниям апостолов, ни к решению собора' [689], идея воления во Христе была почти средоточием новозаветной вести и смысловым ядром повествования о Господнем страдании. Отрывками, которые 'в конечном счете, оказались роковыми для всей монофелитской христологии' [690], были отрывок из Евангелия от Луки ('Не Моя воля, но Твоя да будет' (Лк.6:38) и отрывок из Иоанна ('Ибо Я сошел с небес не для того, чтобы творить волю Мою, но волю пославшего Меня Отца' (Ин.6:38) [691]. Обеим сторонам в этой полемике пришлось иметь с ними дело. Отстаивая идею одной воли, папа Гонорий считал, что в них говорится 'не о разнствующих волях, но о домостроительстве (Христова) воспринятого человечества' и, следовательно, сказанное в них 'сказано ради нас' [692]. Однако Максим, отстаивая идею двоеволия, усматривал в этих отрывках доказательство того, что 'Спаситель, будучи человеком, имел волю, принадлежащую Его человеческому естеству' [693] и отличающуюся тем, что она проявляла 'полное согласие с Его божественной волей и волей Отца' [694]. По-видимому, опираясь на Максима, Иоанн Дамаскин пояснял, что выражение 'не Моя воля' указывает на человечеcкую волю воплотившегося Слова, тогда как 'но Твоя' относится к воле божественной, пребывавшей в полном единении с Отцом [695]. Та роль, которую эти и другие отрывки играли в Евангелиях, свидетельствовала и о том, что в раннехристианских сочинениях наверняка найдется много упоминаний о воле или волях Христа.
Так оно и было, причем говорили об этом не только те, кого осуждали как еретиков. Следовало ожидать, что идея одной воли заявит о себе и среди тех, кто учил об одной природе, и что ее сторонников станут обвинять в соглашательстве с последними [696]. Ранние соборы осудили Ария и Аполлинария за их учение о единоволии, и вот теперь оно возрождалось [697]. По сути дела, возродившееся лжеучение было даже хуже, так как 'если те, кто исповедует одно сложенное естество Христа и отрицают два, все-таки признают различие естеств, то как же вы, исповедующие и утверждающие две естества во Христе, измысливаете в Нем одну волю?' [698]. Удивительно, что в еретических прениях об одной воле во Христе идея 'тождества воли' (tautoboulia) [699] играла важную роль среди несториан, которые, как известно, учили не только о двух природа, но и о двух ипостасях после воплощения. Сторонники единоволения стремились отмежеваться от них, в результате чего появились своды цитат последователей Нестория [700], зачитанные и осужденные на Латеранском Соборе 649-го года [701]. Согласно несторианскому патриарху Тимофею 1 ипостась человека, воспринятая Словом, имела 'единую волю и действование со Словом, облекшимся в него' [702]. Не может быть 'одной и другой воли', ибо 'все сведено воедино в невыразимом соединении' [703]. Однако складывается впечатление, что христология Вавая стала поворотным пунктом и здесь, так как он решительно утверждал, что одна воля свойственна Слову, а другая — человеку, в которого Оно облеклось [704]. 'Не Моя воля, но Твоя да будет' [705] означает, что хотя 'в Троице одна воля… (Слова), единая с Отцом и Святым Духом', человечество, воспринятое этим Словом, должно иметь свою свободную волю, отличную от той, которая одинаково свойственна Слову и другим ипостасям Троицы [706].
По-видимому, есть основания предполагать, что вследствие споров по этому вопросу, возникших среди халкидонитов, первоначальное несторианское учение о двух ипостасях вкупе с одной волей было пересмотрено с целью придания ему большей последовательности.
Поскольку в споре о волях во Христе обе стороны хотели, чтобы их отождествляли не с монофизитской или несторианской ересью, но с отеческим преданием, они прежде всего стремились узнать, как в нем выглядела предыстория вопроса. Сторонники двух волений обвиняли своих противников в том, что те цитируют отцов вне контекста [707], однако это обвинение было уместно по отношению к обеим сторонам. В свою очередь, приверженцы единоволия заявляли, что на их стороне 'все учителя и провозвестники благочестия' [708]. Приходилось соглашаться с тем, что некоторые отцы действительно говорили об одной воле. Так, например, Максим признавал, что Кирилл говорил об 'одной воле', соответствующей 'одной усии' [709]. Пирр, противник Максима, приводил слова Григория Богослова [710] о том, что воля воплотившегося Слова 'никак не противоборствовала воле Божией, но полностью обожилась' [711]. Несмотря на то что приписывавшееся Афанасию толкование на слова 'не Моя воля, но Твоя да будет' [712] уже приводилось монофизитами [713] и
