Открытию этого сдерживающего момента способствовала другая проблема, по поводу которой православные вели споры со своими противниками и которая касалась учения об иконах и таинствах. Ведя иконоборческий спор, православные утверждали, что в силу физической природы человека благовестие должно сообщаться посредством образов, а человек должен почитать невидимого Бога в Его зримых изображениях; противоположный взгляд, отличавшийся спиритуализмом, они называли 'манихейским воззрением' [2200]. 'Но почему вы почитаете [крест]? — спрашивали богомилы. — Ведь на нем иудеи распяли Сына Божия, и он — враг Божий' [2201]. Крест они именовали 'виселицей' [foulka] [2202] и 'орудием христоубийства' [2203]. Они отвергали поклонение иконам и считали 'православными и верными лишь врагов икон', особенно императора Константина 5-го [2204]. Тем не менее, отвергая изображения, они, в отличие от иконоборцев [2205], не заостряли внимания на евхаристии как подлинном образе Христа. Павликиан православные порицали в том, что те учили, будто евхаристийные слова 'приимите, ядите' Христос изрек в чисто символическом смысле [2206], а богомилов — за их учение, согласно которому 'причащение честного Тела и Крови… есть причащение обычного хлеба и вина' [2207]. Такое 'непочтение мистической и вселяющей трепет жертвы' [2208] заставило православных яснее излагать свое учение о реальном богоприсутствии в таинстве евхаристии. 'Зримо пред нами полагается хлеб, но незримо Дух Святой посещает нас и освящает предносимые хлеб и вино. Сии не суть символы [antitypa], но воистину Святое Тело и Честная Кровь Господа и Бога нашего, соделывающего их таковыми. [Телом и Кровию] мы, грешники, освящаемся, приемля сие во оставление грехов' [2209]. Стремясь сохранить 'духовное' и посему вверяя физический, материальный мир сатане, дуалисты, в конечном счете, отвергали и материальное как Божие творение, и духовное как Божию природу.
И снова — как и в пору борьбы с несторианами и иконоборцами — сохранению единства материального и духовного способствовало учение о Деве Марии [2210] . Для православных было очевидно, что от своих предшественников-гностиков все дуалисты унаследовали отвращение к физическому естеству Христа [2211]. Залогом же его утверждения была Мария. Описав дуализм павликиан, Петр Сицилийский сразу переходит к их пониманию Девы, согласно которому она не заслуживает именования 'благой' и еще менее ее можно назвать святой или матерью Христа [2212]. Утверждая, что 'в славе она уступает лишь Богу и первенствует среди всех тварей, видимых и невидимых' [2213], он прослеживает прямую логическую связь между их еретическими воззрениями на Марию и ересью их учения о Христе [2214]. Равным образом и богомилы, 'не чтя преславную и пренепорочную Богородицу', возводят на нее всяческое зломыслие [2215]. Сообщалось даже, что именование 'Богородицы' они соотносят с каждым своим членом, в которых, как считают, пребывает Святой Дух, и не хотят истинной Богородице отдавать особого предпочтения перед другими людьми [2216]. Если — как, по-видимому, считали дуалисты различного толка — духовную природу и верховенство всевышнего Бога можно отстаивать только за счет радикального отторжения от материи, человеческого тела и всякого прочего зла, православное учение о Христе и Марии должно было стать для них своеобразным камнем преткновения.
С другой стороны, реальность воплощения в физическом человеческом теле была для православия необходимым условием спасения и обожения. Нельзя вместо исповедания троичного единства признавать двуначалие духа и материи или добра и зла, ибо воплотившееся Слово чудотворным обращением к веществу насытило тысячи людей и исцелило слепого [2217]. В вере Церкви творение и воплощение неотделимы друг от друга, и объединяет их учение о Троице. Согласно Посланию к Ефесянам всякое отечество на небесах и на земле берет свое начало в едином Отце [Еф.3:14– 15] [2218]. Учение о Троице — это мерило истинного кафолического православия [2219], несмотря на то, что себя дуалисты именуют 'кафолической церковью', а православных — 'римлянами' [2220]. Таким образом, хотя для богословия дуалистов проблема происхождения зла играла весьма важную роль, решающим между ним и богословием православного христианства оставался спор о Никейском вероучении; посему не полемическим преувеличением, но действительным признанием этого спора служат слова пресвитера Космы, возвестившего против богомилов: 'Всякому, кто не верует в святую и нераздельную Троицу, да будет анафема!' [2221].
Единый Бог и его пророк
Седьмой век положил начало новой главе в истории отношений между иудаизмом и христианством, однако именно тогда — или, как впоследствии привыкли говорить византийские христиане, 'во дни, когда Гераклий был императором ромеев' [2222] — в пределах восточно- христианского мира сформировалась самая мощная альтернатива христианству, не имевшая равных до тех пор, пока в 20-м веке опять же на Востоке не появился Коминтерн. Хотя христианские современники Мухаммеда не обращали на него никакого внимания, возникновение ислама означало, что отныне тринитарному монотеизму, отстаиваемому православием в борьбе с иудеями и дуалистами, религия этого пророка бросила новый вызов. Христианское богословие не было к этому как следует подготовлено. 'Осмысляя ислам, Запад (как и Восток) не мог получить никакой помощи от античности, и никакого утешения в настоящем. Для эпохи, которая по своему содержанию напрямую зависела от прошлого, это было серьезной проблемой' [2223]. Посвятив [2224] богомилам предпоследнюю главу своего 'Догматического всеоружия', последнюю Евфимий Зигабен посвящает 'сарацинам', или 'исмаэлитам' [2225]. На протяжении почти всего периода, рассматриваемого нами в этом томе (начиная с Иоанна Дамаскина и Феодора Абукирского и вплоть до Иоанна 4-го Кантакузена и его внука Мануила 2-го Палеолога, императоров-богословов поздней Византийской империи) антимусульманская полемика занимает выщающееся место в византийском богословии [2226]. Подобно полемике против иудеев эта литература порой пишется в форме 'бесед', причем некоторые из них тоже достигают кульминации в тот момент, когда оппоненты уступают православной вере [2227]. Среди других дошедших до нас литературных форм можно назвать покаянную формулу, предназначенную для обратившихся из ислама в христианство и сохранившуюся, по меньшей мере, в двух редакциях, а также 'Исповедание веры против сарацин' [2228], которое (если судить по наличию цитат из Апостольского Символа, а также Символа Афанасия) было, по- видимому, западного происхождения (хотя и написанное на греческом) [2229] и, наверное, подспудно представляло собой обмен посланиями, начавшийся после того как халиф Омар 'отправил Льву (3-му) догматическое послание, мня, что сможет убедить его принять ислам (magarisai)' [2230].
Независимо от того, действительно ли они принадлежали перу того или иного автора или писались под псевдонимом, такие сочинения хорошо показывают, какие темы, с точки зрения апологетов православного христианства, были наиболее актуальными в их противоборстве исламу, хотя порой сами защитники неверно понимали мусульманское учение, равно как и возражения, выдвигаемые мусульманами против христианства. Когда это противоборство стало обычным для византийского богословия, появилась необходимость утверждать, что 'наши благословенные прелаты, жившие в одну эпоху с вашим законодателем Мухаммедом', подробно писали о нем, и, следовательно, 'нам нет нужды докучать вам по вопросу вашей религии' [2231]. Христиане утверждали, что знают Коран и даже имеют его авторский экземпляр, хранящийся в Предтеченской церкви в Дамаске (Предтеча — ho Prodromos, Иоанн Креститель) [2232]. В 9-м веке византийский ученый Никита решил опровергнуть его, критически разбирая одну главу за другой
