время с максимальной пользой. Я с головой погрузилась в учебу, но бросила французский, заменив его курсом лекций по истории образования. Я уже не видела смысла учить французский, поскольку эти занятия постоянно напоминали бы мне о несостоявшейся стажировке в Париже.
Сама я старалась не думать об этой упущенной возможности, разве что Марджи присылала мне редкие открытки из Парижа, сотней едких слов умудряясь передать свои впечатления от французских «стоячих» туалетов; рассказать, что сигареты «Житан» по вкусу напоминают выхлопную трубу; или объяснить, почему она больше никогда не станет спать с румынским эмигрантом-саксофонистом, у которого вставная челюсть.
Завидовала ли я французским приключениям Марджи? Еще как (хотя уж точно могла бы прожить без секса с беззубым румынским
Спустя две недели после начала зимнего семестра Дэн пришел домой с письмом в руке и довольным видом. Он получил известие о том, что его зачислили в интернатуру в Провиденсе.
— Я понимаю, это не самое престижное место, — сказал он, — но для нас это настоящий прорыв. Госпиталь Род-Айленда открывает такие возможности! Черт возьми, половина ребят из моей группы довольствуется интернатурами в Небраске или Айова-Сити. А мы, по крайней мере, остаемся на северо- востоке. Во всяком случае, хорошая новость в том, что они ждут меня не раньше середины июля, и это означает, что мы сможем провести свой медовый месяц в Париже.
Последняя фраза заставила меня задуматься.
— Это предложение? — спросила я.
— Да, это предложение.
Я подошла к окну и уставилась на снег.
— Знаешь, — сказала я, — когда мне было семнадцать, я поклялась никогда не выходить замуж. Но я не думала, что встречу тебя…
— Что ж, я очень рад, что ты меня встретила.
— Я тоже, — сказала я и повернулась к нему.
— Означает ли это, что ты согласна?
Я кивнула.
Вот и свершилось — я выходила замуж за Дэна. Мое будущее отныне было связано с его будущим, и я чувствовала себя защищенной.
Дня через три после этого разговора Дэн получил неприятные новости. Госпиталь Род-Айленда только что покинули два интерна, и теперь у них не хватало врачей, поэтому Дэна просили приступить к работе сразу после выпускных экзаменов.
— Ты никак не можешь на них повлиять? — спросила я.
— Они настаивают на том, чтобы я приехал к восьмому июня. Если я откажусь, мое место займет следующий парень из списка. А учитывая, что большинство интернов госпиталя Род-Айленда — это выпускники медицинских школ «Лиги плюща»…
— Выходит, нам не светит месяц в Париже?
— Обстоятельства изменились. Мне очень жаль.
Я проглотила разочарование. А еще через десять дней, когда августовское небо Новой Англии зависло огромным синим куполом и удушливую жару разбавил пряный ветерок, мы обвенчались в Первой Унитарной церкви Берлингтона. Служба — короткая, без лицемерия и напыщенности — прошла без запинки. Так же, как и торжественный ланч в Олд-Таун-Холле. Дэн произнес красивую речь о том, что я лучшее из того, что произошло в его жизни. Отец, разумеется, блеснул эрудицией, сказав, что в мире постоянной политической нестабильности и вечного конфликта поколений «большая редкость и удача» иметь такую дочь, верного друга и опору в минуты «жизненных катавасий», и по-отечески заметил, что Дэну крупно повезло. Я в своей короткой речи горячо поблагодарила отца за то, что научил меня ценить любознательность, как движущую силу жизни, что всегда относился ко мне на равных (близко к истине); поблагодарила Дэна, который доказал мне, что хорошие парни — это не вымирающий вид; и маму — за ее «бесконечную требовательность» (комментарий, как и предполагалось, допускал широкую трактовку) и шикарное застолье.
Спустя два дня мы переехали в Провиденс. Здесь мы подыскали такую же «убитую» квартиру в очередном дощатом домике, и я уже чувствовала, что все лето буду заниматься ремонтом. Мне все-таки удалось найти работу в частной школе, где я устроилась преподавать английский язык и американскую историю шестиклассникам. А отец Дэна сделал нам потрясающий свадебный подарок. Это был четырехлетний фургон «вольво» — ярко-оранжевый, с потертыми сиденьями из коричневой кожи. Нам обоим он казался верхом крутизны.
Между тем Марджи пришлось повременить с возвращением в Париж. Ее мать, будучи вдрызг пьяной, упала с лестницы и теперь была прикована к инвалидной коляске из-за сломанного бедра.
— Похоже, я должна играть в послушную дочь и сидеть с ней все лето, — сказала она мне по телефону. — Как ты понимаешь, я не в восторге от роли Флоренс Найтингейл[17] и часто задаю себе вопрос, не нарочно ли она кувырнулась с этой чертовой лестницы, чтобы помешать мне уехать.
— Но ты ведь вернешься в Париж?
— Еще бы, конечно, — сказала она. — Как только мадам встанет и доплетется до бара, я первым же рейсом рвану через Атлантику. А пока я ищу работу в журнале, но все вакансии заняты. Нашла вот тупую работу в Музее современного искусства.
— Звучит солидно. По-моему, не такое уж плохое место.
— Послушай, меня же не куратором выставки берут. Это работа в сувенирной лавке. Но работа. И поможет мне скоротать время, пока моя дражайшая мамочка не излечится и я смогу сбежать отсюда.
В тот вечер, за домашним ужином, я рассказала Дэну о том, что у Марджи изменились планы и что она почти уверена в преднамеренном падении своей матери.
— Только Марджи могла придумать такую чушь, — заметил он.
— Знаешь, я ведь думала о том же, когда моя мама пыталась покончить с собой.
— Есть существенная разница между настоящей попыткой суицида и фантазиями Марджи, будто ее сумасшедшая мамаша прочно бросилась с лестницы, чтобы удержать ее дома. Впрочем, я не имел опыта непосредственного общения с нью-йоркскими невротиками, так что не причисляю себя к экспертам по этой разновидности помешательства.
— Это все потому, что ты ультрарациональный…
Он поднял на меня удивленный взгляд:
— Ты считаешь меня ультрарациональным?
— Просто иногда ты слишком назидательный, вот и все.
— Что ж, спасибо, что сказала…
— Послушай, давай не будем ссориться из-за этого.
— Нет, просто ты делаешь замечания по поводу моей строгости.
— Я назвала тебя рациональным, а не строгим…
—
— Какой бес в тебя вселился? — изумилась я.
— Я что, нападаю на тебя? Разве я критикую твои недостатки?
— Какие, например? — вдруг взвилась я.
— Например,
Я не верила ушам своим.
— Что? — крикнула я. — Всё — все! — что я делала с тех пор, как мы вместе, было направлено на тебя… твою учебу, твою карьеру…
— Я это и говорю, Ханна. Я никогда, никогда ничего тебе не запрещал. Ты сама воздвигала для себя запреты — отказалась ехать в Париж, моталась следом за мной во время летних каникул…
— Ты считаешь, что я
