В погоне за счастьем

которые использовали патриотизм как оружие, как средство борьбы за власть. Нет, я не собиралась доставлять им удовольствие своей смертью. Отныне я…

Ты здесь, Сара?

Да. Я здесь.

12

На следующее утро я позвонила Джоэлу Эбертсу.

Прежде чем я тебя выслушаю, — сказал он, — знай: я уверен, мы можем подать на Винчелла в суд за клевету и оскорбление личности…

Я не хочу подавать на него в суд.

Я наслышан и про «Субботу/Воскресенье». Мы определенно можем выжать из них всё, что тебе причитается… а может, и больше.

Не хочу мараться.

А придется. Если такие, как ты, не будут давать сдачи…

У меня нет желания воевать с ними. Потому что я знаю — так же, как и ты, — что в этой войне мне не победить. В любом случае, я уезжаю из страны.

Когда ты приняла такое решение?

Вчера поздно ночью. Ну или точнее, часов в пять утра.

Лично я считаю это хорошей идеей. Я могу тебе чем-то помочь?

Мне нужен паспорт. Как ты думаешь, мне его выдадут?

Почему нет? Не вижу причин. Комиссия по расследованию тебя не вызывала. Федералы тобой не занимаются. Думаю, проблем не будет, хотя я на твоем месте поспешил бы, на всякий случай — вдруг какой-нибудь умник в Вашингтоне прочтет заметку Винчелла и решит, что стоит присмотреться к тебе повнимательнее? Когда ты возвращаешься в Нью-Йорк?

Буду завтра вечером.

У меня до сих пор твоя доверенность на управление банковским счетом. Хочешь, я куплю тебе билет на пароход на этот уикэнд?

Было бы здорово.

Ну тогда я сейчас же этим займусь.

И последнее. Вчера днем я отправила тебе письмо. Оно было написано под давлением тяжелых обстоятельств… и в тот момент я вообще плохо соображала. Ты должен обещать мне, что не станешь его читать… что порвешь его и выбросишь сразу, как только получишь.

Представляю, что это за письмо.

Ты даешь мне слово?

Слово скаута. Позвони мне, как приедешь. Ты остановишься у себя?

А где же еще?

Ну если так, то не исключено, что к тебе явится гость…

О нет…

О да…

Он часто беспокоил тебя?

Ты просила не говорить тебе…

А сейчас прошу сказать.

У меня тут пачка его писем. Со слов твоего коменданта, он заходит практически через день, на случай, если ты вдруг вернулась.

Я почувствовала укол вины и угрызений совести. Но это быстро прошло.

Я найду отель, — сказала я.

Мудрое решение… если ты действительно не хочешь его видеть.

Я действительно не хочу его видеть.

Тебе решать, Сара. Позвони мне, как приедешь.

После разговора с Джоэлом Эбертсом я позвонила доктору Болдаку. Когда я объяснила ему, что собираюсь завтра уехать, он забеспокоился:

Но прошло всего две недели после операции. Швы только-только затянулись. Мне было бы гораздо спокойнее, если бы вы отдохнули хотя бы еще недельку.

Трансатлантическое плавание — не такая уж серьезная физическая нагрузка

Да, но вы будете в открытом океане целых пять дней. А если вам понадобится медицинская помощь?

Уверена, на большинстве судов есть врач, и даже не один.

Мне бы действительно хотелось, чтобы вы остались.

Я не могу. Мне надо ехать.

По моему голосу он догадался, что мое решение непоколебимо.

Я понимаю, что вам необходимо уехать, — сказал он. — Так бывает после…

Значит, вы, как врач, считаете, что путешествие не угрожает моему здоровью.

Физически это немного рискованно… но не катастрофа. А что касается душевного состояния, это отличная идея. Знаете, какой совет я даю людям, пережившим тяжелое горе? Не останавливаться, только вперед.

Я так и сделала. В тот день ко мне приехала Рут и помогла собрать вещи. Я написала письмо Дункану Хауэллу с отказом от дальнейшей работы:

Прошу, пойми: я не испугалась Уолтера Винчелла. Мне просто необходимо полностью оторваться от журналистики. После событий последнего года мне кажется, что анонимность — это лучший выход. Я благодарна тебе за твою принципиальную позицию по отношению к Винчеллу. Многие на твоем месте выбрали бы легкий путь и сдали меня. Ты этого не сделал — и я это запомню на всю жизнь.

Я написала и короткую записку Джиму:

Если бы я была на твоем месте, то никогда бы не простила. Я слишком заигралась с правдой, что было одновременно несправедливо и бессовестно. Всё, что я могу сказать в свою защиту, так это то, что — в силу объективных причин — я боялась говорить о своей беременности. Хотя это меня и не оправдывает. Худшее, что можно сделать в жизни, — это обидеть другого человека… и я чувствую, что обидела тебя.

Оба письма были отправлены следующим утром с вокзала Брансуика. Я путешествовала налегке — чемодан и пишущая машинка. За то время, что я провела в Мэне, я мало что приобрела из одежды, а все книги и грампластинки подарила местной библиотеке. Администратор зарегистрировал мой багаж до Пенсильванского вокзала. Рут, которая привезла меня на станцию, крепко обняла меня на прощание:

Надеюсь, в следующий раз ты приедешь в Мэн не потому, что спасаешься бегством.

Я рассмеялась:

Но это самое подходящее место, чтобы хлопнуть дверью перед носом целого мира.

Тогда зачем тебе ехать за тридевять земель?

Затем, что, благодаря мистеру Винчеллу, только заграница мне дом родной. Вот я и хочу проверить, действительно ли это так.

Почти всю дорогу до Нью-Йорка я проспала. Я все еще чувствовала себя разбитой. И боль давала о себе знать, тем более что мой запас болеутоляющих таблеток почил в огне. Я не осмелилась попросить у доктора Болдака новый рецепт, так что теперь усмиряла боль исключительно аспирином. Каждый раз, когда я вспоминала себя на том диване, с пузырьком таблеток и стаканом виски, я содрогалась. А ведь всего за