В погоне за счастьем

Джеймсон рассмеялся собственной штуке. Эрик не присоединился к нему. Вместо этого он сказал:

Давайте ближе к делу, мистер Джеймсон.

А суть вот в чем, мистер Смайт: если бы вы просто поддерживали Уоллеса в частном порядке, не было бы никаких проблем. Но тот факт, что вы выставляете свои радикальные политические убеждения на всеобщее обозрение, беспокоит кое-кого из боссов Эн-би-си. Они знают, что Маннинг хочет работать с вами. Он не устает твердить о том, как вы хороши. Руководство видит ситуацию следующим образом: если Марти хочет вас в свою команду, Марти вас получит. Все, что их беспокоит, так это…

Что? Что я могу создать собственное политбюро внутри Эн-би-си? Или что попытаюсь привлечь остряка Иосифа Сталина в писательскую команду Марти?

Теперь я понимаю, почему Марти хочет именно вас. Вы действительно остряк…

Я не коммунист.

Рад это слышать.

Я патриот Америки. Я никогда не поддерживал иностранные режимы. Я никогда не призывал к гражданскому неповиновению, к свержению Конгресса, не выступал с заявлениями в поддержку Советов, как наш будущий главнокомандующий…

Поверьте мне, мистер Смайт, меня не нужно убеждать в вашем патриотизме. Все, о чем мы просим… мой вам совет… отступите в тень. Разумеется, вы можете и дальше заниматься сбором средств в поддержку Уоллеса. Только не нужно маячить на первом плане. Будем смотреть правде в глаза: у Уоллеса нет никаких шансов быть избранным. Следующим президентом станет Дьюи… и после пятого ноября всем уже будет плевать на это. Но, Эрик, приятель, поверь мне на слово — телевидение перевернет жизнь людей. Пройдет пять, шесть лет — и оно убьет радио. Ты мог бы оказаться в рядах пионеров этой отрасли. Я бы даже сказал, в авангарде новой революции…

Да хватит тебе, Джеймсон. Я ведь писатель-комик, а не Том Пейн [42]. И давай проясним одну вещь: я тебе не приятель.

Хорошо. Мне все предельно ясно. Я просто прошу тебя быть реалистом.

Договорились. Я буду реалистом. Если вы хотите, чтобы я вышел из кампании Уоллеса, тогда я хочу двухгодичный контракт с Маннигом за триста долларов в неделю.

Это чересчур.

«Нет, Джеймсон, это мое последнее слово», — сказал я и повесил трубку.

Я подлила Эрику вина. Ему было необходимо выпить.

Ну и что было дальше? — спросила я.

Через час этот сукин сын перезвонил и сказал, что они согласны на триста долларов в неделю, двухгодичный контракт, трехнедельный оплачиваемый отпуск, медицинское обслуживание, бла-бла — при одном условии, что всего этого меня лишат, если увидят, что я публично собираю средства в поддержку этого нехорошего мистера Уоллеса. Они даже добавили еще одну оговорку: меня не должно быть на митингах, сборищах, вечеринках и прочих мероприятиях в рамках кампании. «Такова цена твоей лишней сотни в неделю», — сказал мне Джеймсон.

Это возмутительно, — отреагировала я. — Не говоря уже о том, что неконституционно.

Джеймсон сказал при этом, что я не обязан принимать эти условия, «потому что, в конце концов, мы живем в свободной стране».

Ну и что ты собираешься делать?

О, я уже сделал это. Я сказал «да» в ответ на условия Эн-би-си.

Я промолчала.

Я, кажется, улавливаю упрек в твоем молчании? — спросил он.

Просто я немного удивлена твоим решением, вот и все.

Должен сказать тебе, люди Уоллеса отнеслись с пониманием. И поддержали мое решение. И еще были очень благодарны.

Благодарны? За что?

За то, что я передам им лишние пять тысяч долларов, которые заработаю в этом году в Эн-би-си за согласие покинуть избирательную кампанию Уоллеса.

Я громко рассмеялась:

Гениально. Какой классный трюк.

Он заговорщически приложил палец к губам:

Разумеется, все это сверхсекретно — потому что, если Эн-би-си узнает, что я делаю с их деньгами, заплаченными за молчание, мне просто отрубят голову. Впрочем, есть еще одна проблема — пять тысяч у меня появятся, только когда мне начнут платить…

Я выпишу тебе чек, — предложила я.

Обещаю, что верну тебе всю сумму к первому февраля.

Когда тебе будет угодно. Я просто восхищаюсь вами, мистер Макиавелли. Ваша правая рука всегда не в курсе того, что делает левая?

Послушай, это же американский образ жизни.

Уоллес, как и предсказывали, потерпел поражение. Как и вся нация, Трумен в ночь после выборов лег спать в полной уверенно что проснется в утро победы Томаса Дьюи. Но математика не сработала — и Гарри остался в Белом доме. Утром в день выборов отчего-то стало страшно. Испугавшись, что голос за Уоллеса станет в действительности голосом за Дьюи, я изменила своим убеждениям и проголосовала за действующего президента. Когда я позже призналась в этом Эрику, он лишь пожал плечами и сказал:

Наверное, кто-то в семье должен быть благоразумным.

Спустя два месяца «Большое бродвейское ревю» с Марта Маннингом стартовало на Эн-би-си. И сразу же стало грандиозным хитом. Вскоре после этого мне позвонил мой банкир и сообщил, на мой счет только что переведены пять тысяч долларов. Эрик да был человеком слова.

И вот наконец-то мой брат тоже добился огромного успеха. «Большое бродвейское ревю» превратилось в «Марти Maннинг-шоу» — и о нем говорил весь город. Его просто обожали. Я даже не поленилась купить телевизор — совершенно естественно, мне было любопытно увидеть то, что стряпал мой брат каждую неделю. Марти Маннинг и его компания стали настоящими звездами вечернего эфира. Но и Эрик с его писательской командой вкусили популярности. «Нью-Йорк таймс» в своем воскресном приложении поместила обзор будней писательской команды шоу Марти Маннинга, и Эрик был представлен остроумным главарем этой банды. Даже Винчелл упомянул его в своей колонке:

На днях услышал хорошую шутку в «Сторк клаб» от Эрика Смайта, автора Марти Маннинга: «Там, где есть завещание, обязательно найдется родственник!» Смайт, этот главный остряк шоу Маннинга, может похвастаться и талантливой сестрой, Сарой. Ее развлекательная колонка в журнале «Субботним вечером/Воскресным утром» каждую неделю заставляет хохотать наших милых женщин. Талантливые остряки, эти Смайты…

Неужели ты и вправду отпустил такую ужасную шутк Минчелле? — спросила я у Эрика.

Я тогда был пьян.

А ему шутка показалась смешной.

Как будто ты не знаешь, что у этих республиканцев никогда не было чувства юмора.

А мне понравилось, что меня назвали остряком.

Что я могу сказать, Эс? Наконец-то пришла, слава.

И не просто слава — потому что Эрик стал «звездой». Успех преобразил его. Он наслаждался вновь обретенной профессиональной самооценкой и финансовым благополучием. Ему удалось избавиться от ненависти к самому себе, от ауры неудачника. Уже через час после премьеры шоу он поменял свою жалкую студию на Салливан-стрит на элегантно обставленную квартиру в Хемпшир-Хаус на Сентрал-Парк-Саут. Арендная плата составляла двести пятьдесят долларов в месяц — почти в четыре раза выше, чем на старом месте в Гринвич-виллидж, — но, как любил повторять мой брат, «деньги для того и нужны».

Помимо таланта комедийного автора, в тот первый головокружительный год работы с Марти Маннингом Эрик открыл в себе один дар: бесшабашно транжирить деньги. Сразу после переезда на