В погоне за счастьем

затуманенным взглядом. Мне срочно нужно было в постель. Консьерж Хемпшир-хаус вызвал мне такси. Вернувшись домой, я заснула, едва скользнув под одеяло. Когда я проснулась, на часах было два пополудни. За окном шел снег. К вечеру закружила настоящая метель. Снег валил до утра третьего января. Город был парализован снегопадом. Передвигаться по улицам было практически невозможно еще пару дней. Поэтому я жила на запасах консервов, пытаясь провести с пользой этот вынужденный период заточения. Мне удалось написать очерки для колонки «Будней» на месяц вперед.

Утром пятого января по радио передали, что город возвращается к нормальной жизни. Был ясный холодный день. Улицы очистили от снега; тротуары были посыпаны солью. Я вышла из дома и полной грудью вдохнула нездоровый манхэттенский воздух. Я знала, что мне необходимо пополнить свои продуктовые запасы (к тому времени мои кухонные полки совсем опустели). Но прежде чем заняться закупками, я должна была сделать то, о чем мечтала все эти пять дней взаперти — совершить долгую пешую прогулку. Моим обычным маршрутом был Риверсайд-парк, но сегодняя вдруг решила двинуться на восток.

Я свернула вправо и спустилась по 77-й улице. Прошла мимо знакомых ориентиров: коллегиальной школы для мальчиков, еврейской закусочной «Гитлитц», отеля «Бельклэр». Потом nepeceкла Бродвей. Я шла мимо обшарпанных городских особняков, теснившихся между Амстердам- и Коламбус-авеню. Задрав голову, любовалась готической красотой и величием Музея естественной истории. Я пересекла Сентрал-Парк-Вест. Вошла на территорию Царального парка.

Дорожки в парке еще не расчистили, так что пришлось пробираться по сугробам. Спустившись с холма, я как будто оказалась уже не в Нью-Йорке — скорее в холодном неприветливом уголке Новой Англии. Меня окружал замерзший пейзаж, белое безмолвие.

Я спустилась к самому подножью холма, перешла на тропинку, что бежала вдоль озера. Узкая протоптанная полоска вела к беседке. И я пошла туда. В беседке я села на скамейку. Озеро замерзло. Над ним низко зависло небо большого города: гордое, надменное, непроницаемое. Из всех манхэттенских видов этот был моим любимым — мне казалось, есть особое очарование в пасторальной тиши парка на фоне наглого меркантильного великолепия этого сумасшедшего острова. Неудивительно, что именно сюда я пришла после пятидневного домашнего заточения. Наступило новое десятилетие — а с ним пришли и новые дерзкие надежды. Нужно было как-то осмыслить это, прочувствовать. И разве можно было найти место более подходящее для таких раздумий?

Вскоре я расслышала чье-то бормотание. Женщина моего возраста зашла в беседку. У нее было худое аристократическое лицо, и его суровая привлекательность почему-то навеяла мысль о том, что она уроженка Новой Англии. Она толкала перед собой детскую коляску. Я улыбнулась женщине и заглянула в коляску. Там, пллтно укутанный, лежал маленький мальчик. Я тотчас испытала привычную грусть, которая охватывала меня всякий раз, когда я видела ребенка. И как всегда, я попыталась скрыть свои чувства за натянутой улыбкой и банальностями.

Какой красивый, — сказала я.

Спасибо. — Женщина улыбнулась мне в ответ. — Я с вами согласна.

Как его зовут?

На мой вопрос ответил другой голос. Голос мужчины. И этот голос я слышала прежде.

Его зовут Чарли, — произнес он.

Мужчина — отставший от женщины с ребенком на две-три ступеньки — зашел в беседку. Жестом собственника положил руку на плечо женщины. Потом повернулся ко мне. И вдруг резко побледнел.

Я почувствовала, как у меня перехватило дыхание. Мне удалось сдержать подступивший вскрик. Каким-то чудом — после пережитого потрясения — я заставила себя произнести:

Здравствуй.

Джеку Малоуну тоже не сразу удалось обрести дар речи. Наконец он вымученно улыбнулся:

Здравствуй, Сара.

2

Здравствуй, Сара.

Я молча смотрела на него. Как давно это было? Канун Дня благодарения, 1945 год. Четыре года тому назад. Боже правый, четыре года. И все это время его призрак преследовал меня. Не проходило и дня, чобы я не думала о нем. Не задавалась вопросом: где он, что с ним? И увижу ли я его кргда-нибудь? И были ли те слова на открытке — Прости… Джек — прощальными?

Четыре года. Разве могли они пролететь так быстро? Не успела глазом моргнуть, как вчерашняя выпускница колледжа стала жительницей Нью-Йорка. А в следующий момент — разведенной женщиной двадцати восьми лет, вдруг столкнувшейся лицом к лицу с человеком, который был любовью одной ночи… но с тех пя незримо присутствовал в ее жизни.

Я вглядывалась в его лицо. Он был все тем же, настоящим ирландцем. Румянец на щеках, квадратная челюсть. Только на этот раз красавчик был без военной бормы. На нем были темно-коричневое пальто, толстые кожаные перчатки, матерчатая кепка. На первый взгляд, Джек Малоун был точной копией того парня, которого я встретила в 1945 году.

Вы знакомы?

Это произнесла женщина. Точнее, его жена. Ее голос был теплым, в нем не было и тени подозрительности или недоверия — несмотря на двусмысленность сцены, разыгравшейся на ее глазах. Я окинула ее взглядом. Да, она определенно была моей ровесницей — и довольно миловидной. На ней было ярко-синее пальто с меховым воротником. И перчатки в тон. Короткие светло-русые волосы были собраны черной бархатной лентой. Она была такой же высокой, как и Джек, — почти пять футов десять дюймов, прикинула я, — и совсем не полная. Даже тяжелое пальто не добавляло объема ее стройной фигуре. Вытянутое лицо, слегка суровое, напомнило мне портреты первых поселенцев Колонии Массачусетского залива. Я легко могла представить себе, как эта женщина мужественно борется с тяготами бостонской жизни тридцатые годы семнадцатого века. Хотя она мило улыбалась мне, я чувствовала, что, если потребуется, она может быть твердой, как скала.

Младенец спал. Собственно, это был уже не младенец — мальчику было года три. Просто он был миниатюрным. И очень красивым, как все маленькие мальчики. В ярко-синем комбинезоне и крохотных варежках, крепившихся к комбинезону металлическими застежками. Цвет его одежды гармонировал с пальто матери. Как трогательно. И как восхитительно — подобрать себе и ребенку одежду в тон. Какая роскошь — хотя вряд ли она считала это роскошью. В самом деле, ведь у нее есть муж, ребенок. У нее есть он, черт возьми. Он… и здоровая матка. Впрочем, я не сомневалась в том, что она воспринимает это как нечто само собой разумеющееся, принадлежащее ей по праву. Священному праву Материнства, принадлежности этому Мужчине. Этому омерзительному, ненавистному, самоуверенному, красивому ирландцу…

О боже, если бы ты меня услышал!..

Да, — прозвучал его голос, — конечно, мы знакомы. Правда, Сара?

Я вернулась к реальности.

Да, мы знакомы, — выдавила я из себя.

Сара Смайт… моя жена Дороти.

Она улыбнулась и кивнула мне. Я ответила тем же.

И конечно, наш сын Чарли, — добавил он, похлопав по коляске.

Сколько ему?

На днях исполнилось три с половиной, — сказала Дороти. Я быстро произвела в уме кое-какие арифметические подсчеты и в упор уставилась на Джека. Он отвел взгляд в сторону.

Три с половиной? — переспросила я. — Какой чудный возраст.

Да, вы правы, — сказала Дороти, — тем более что он теперь начал говорить. Настоящий болтунишка, не так ли, дорогой?