чередуются, меняются местами, но в каждом должен существовать противовес.

Мне нравился реализм именно этим — идеей твёрдой основы, противостоянием хаосу. В нём я находил для себя некие правила.

Правила помогали. Без правил жить возможно, но трудно сохраниться. Они нужны в конце концов даже для того, чтобы их нарушать.

Внутренне осознанные правила я полюбил с детства.

Поэтому у меня были сложные отношения с тем, что называется «литературной средой».

Знаменитый роман Алексея Толстого «Хождение по мукам» начинается описанием Петербурга 1913 года, где на квартире у инженера Телегина собирается богемная публика.

В квартире стены разрисованы и расписаны скабрёзными стихами, там читают футуристические лекции.

Туда приходит девушка.

Она влюблена в поэта Бессонова, под которым Толстой разумеет Блока, и с интересом смотрит на богему.

Её зовут Даша. Даша задумчиво смотрит на странные посиделки, на придуманную жизнь, а потом появляется хозяин в белом инженерском кителе и предлагает ей чаю.

— Не бойтесь, — говорит он. — Бутерброды у нас настоящие.

Это начало их любви.

Поступив в Литературный институт, я хотел судьбы Телегина. Я хотел быть порядочным человеком в белом кителе, который среди бессмысленной богемной жизни кормит красивую девушку настоящими бутербродами.

Жизнь наказала меня за эту глупость.

Богема оказалась иной — она была лишена устава. Уставы и правила придают существованию смысл. И я не уставал повторять, что они нужны хотя бы для того, чтобы знать, что ты нарушаешь.

Между тем заглядывали сказочник Глинский и Рудаков.

Когда я познакомился с Рудаковым, я теперь и не помню — кажется, на каком-то новоселье. Мы оказались рука об руку за столом и крепко пили. В итоге он был переименован. Я дал Рудакову больше, чем новое имя, я присвоил ему написание.

Он стал О. Рудаков.

Тогда московские автомобилевладельцы слушали радиостанцию Европа-Плюс. Машины наполнялись бархатно-порочными голосами ведущих. Когда плавная музыка сменялась быстрым резким ритмом, водители давили на газ, железное стадо взрёвывало, и на улице создавалась аварийная ситуация — в ту пору О. Рудаков купил себе «Запорожец».

Он занимался философией. Рассказывалось об этом так: «Ну, а Платон, это кликуха такая была… Он такой здоровый был, широкий… Зда-ароовый!»… Так говорил О. Рудаков. И ещё он говорил: «Гераклит-то был такой аристократ. О-оочень такой аристократ… А она приходит к Гераклу… Приходит она к Гераклу и говорит: „Что если нам, Геракл, немножко пожениться?“ — „Что за фигня?!“, — отвечает ей Геракл. „Ах, ты так,“ — говорит она и сразу начинает его убивать, без передышки. Вот ведь какие дела. Какой народ был. Скажи, да?!»

Чем-то рассказы Рудакова напоминали мне «Голубую книгу» Зощенко: «А приехал в то время в Россию немецкий герцог, некто Голштинский. Неизвестно, что он делал в своей Германии, но только историкам стало известно, что приехал он в Россию, чтобы жениться по политическим соображениям на дочери двоюродного брата Ивана IV.

И вот он приехал. Наверное, расфуфыренный. В каких-нибудь шёлковых штанах. Банты, ленты.

Шпага сбоку. Сам, наверное, длинновязый. Этакая морда красная…

Ну, суетня, наверное, мотня. Мамочка бегает. Курей режут. Невесту в баню ведут. Жених с папой сидит. Водку хлещет. Врёт, наверное, с три короба. Дескать, у нас, в Германии… Дескать, мы герцоги, и всё такое».

Рудаков любил пить пиво и зарабатывал на него следующим способом. В Москве обнаружилось большое количество беззубых людей. Они желали, чтобы их рот засиял золотом. Золото дорого, а окись титана, напыляемая на железную коронку, не в пример дешева, а цвет её — жёлт.

Рудаков ездил по стоматологическим поликлиникам и торговал зубами.

Потом Рудаков женился. Издавна у него была мечта — познакомиться с белокурой прибалтийской девушкой, говорящей по-русски с акцентом. Жена действительно оказалась блондинкой, но из Сибири. Экономический кризис сделал своё дело, и, поторговав газетами, Рудаков превратился в приказчика. Это была сержантская должность: он ездил по стройкам и ругался с рабочими. Шпенглер лежал на сиденье вместе с мятыми листами нарядов.

Новое занятие отдалило его от друга, ставшего начальником.

— Это было тогда, когда с ним ещё можно было водку пить, — говорил О. Рудаков.

«Запорожец» был давно продан и теперь О. Рудаков ездил на хозяйской машине. Наконец я понял, что объединяет нас — это солдатский взгляд на мир, взгляд товарища Сухова на мир и чудесного павлина. Правда Рудаков сделал-таки одну гадость — приучил меня употреблять слова «какой базар!» в значении «что за пустяки!?».

Теперь Рудаков с Глинским сбежали от жён и появились на пороге, пугая миллионеров огромным томом Хайдеггера и подружками, одетыми словно для съёмок «Плейбоя».

Глинский развеселился и начал толковать о конце века, который, оговариваясь, называл «концом света».

Рудаков читал новую олеговскую рукопись. К Олегову он относился хмуро — бормотал: «Не из вышкарей, нет»… Рудаков в прежней жизни служил проводником служебных собак в конвойной бригаде.

Девушки льнули к Глинскому, человеку необъятной власти в кругу поршистов города Москвы.

Это был замкнутый мир владельцев «порше», в который мог проникнуть не всякий, кто купил такую машину.

Чем — то я сам себе напоминал героев фильма «Мимино», просыпающихся в кабине грузовика где-то на Ленинских горах.

— Спи спокойно, — успокаивает своего товарища один из них. — В этой гостинице я хозяин.

Иногда мне казалось, что часть гостей хочет остаться у меня жить. Но нет, они всего лишь хотели у меня переночевать.

Появлялся у меня и другой литератор.

Был он странен, звонил несколько раз, предлагая вложить полтора миллиарда в какой-то «Парк Духа», потом читал что-то из моих рукописей на коммерческих радиостанциях.

Говорили, что он связался с сатанистами. И правда, один его глаз смотрел вверх, а другой в сторону.

К нему хорошо подходила фраза Миллера о том, что есть люди, которых, как Пеперкорна в «Волшебной горе», приводит в экстаз само слово «экзотический».

Любил этот литератор задумчиво, по слогам, произнести слово «трансцендентально».

Но более всего меня поразило, как он ухаживает за женщинами.

Сидя в моём закутке, он подсаживался к незнакомкам и, ласково гладя локоть очередной гостьи, бормотал:

— Ты такая классная, знаешь, ты такая классная, ромбический додекаэдр переходит в ромбическую проекцию, а Юпитер уже в семи восьмых. Как меняется картина осени. Я много сказал о лунном свете, не просите меня о большем, только слушайте голоса сосен и кедров, когда их колышет ветер, и вот ты такая классная…

Фамилия этого литератора была такой же вкрадчивой, как и его разговор: Ильющенко.

Но вернёмся к Баритонскому.

Ещё Баритонский рассказывал о том, как Мурицын угнал у него машину. Водить Мурицын не умел, и в этом происшествии больше всего пострадал не Баритонский, а автомобиль.

Он рассказывал о чём-то, о чём-то рассказывал Олегов, Сивов рассказывал о Марсовиче.

Марсович был загадочный человек, студент Литературного техникума, имевший литературного

Вы читаете Свидетель
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату