взаимодействий со случайными людьми, на каком бы языке они ни говорили. «Успешное взаимодействие» подразумевает, что вы сможете найти общий язык со случайно встреченным человеком (игра не учитывает специфических особенностей реальных мультиязычных обществ). В ходе этой игры попытки взаимодействий, в которых предполагалось участие индивидуумов, говорящих только на одном языке, часто заканчивались неудачей. Успех сопутствовал билингвам, особенно в том случае, если взаимодействие происходило в мультиязычном обществе. Коломер подсчитал, что для успешного взаимодействия в обществе, использующем десять языков, оптимальным является знание трех языков. В окружении людей, которые знают три языка, ваши взаимодействия будут успешными в 89 процентах случаев. Показатель оптимальности в данном случае указывает, что польза от изучения
Тем не менее, как я мог заметить, на юге Индии многие люди изучают
Более полный ответ можно получить, если вы спросите, какая часть нашего мозга отводится языкам. Каков оптимальный объем когнитивных ресурсов, затрачиваемых на поддержание лингвистической мультикомпетенции? Поскольку мы должны использовать свой мозг и для многих других вещей, выделяемые на лингвистические цели ресурсы не могут быть слишком большими. Как следствие, мы соизмеряем социальные выгоды от знания языков с затратами, связанными с их содержанием в нашем сознании. Конечно, все люди имеют различные способности. Даже на одном или двух родных языках одни дети начинают говорить раньше других. Та же тенденция наблюдается и среди взрослых. Одни говорят бегло, с использованием сложных фраз, другие с трудом связывают предложения и используют меньшее количество слов. Даже образовательный контроль не может устранить различия в языковых способностях. Но так или иначе вне зависимости от способностей каждый человек считается носителем своего родного языка.
Океаны чернил были пролиты для того, чтобы осудить всевозможные искажения, допускаемые при использовании того или иного языка, и защитить его чистоту. Это относится и к английскому (в качестве наиболее ярких примеров можно привести работу И. Б. Уайта и Уильяма Штранка «Элементы стиля» и совсем недавно вышедшую книгу «Eats, Shoots and Leaves»[71] Линны Трасс), и к голландскому (например, «Гид по стилю» Яна Ренкема), а также к русскому, чешскому, польскому, ивриту и другим. Взрослые японцы ругают свою молодежь за незнание приличествующих стандартным ситуациям вежливых слов; на территории материкового Китая ведутся постоянные споры по поводу правильности произношения. Все эти и многие другие усилия, в том числе таких организаций, как Academie Francaise, Real Academia Espanola и Svenska Akademien, направлены на то, чтобы привести различные варианты использования родного языка к одному знаменателю. Мало того что любой язык представляет собой большой шатер, так он еще и распахнут со всех сторон, и потому войти и покинуть его может любой желающий.
А ведь есть еще и такие места, как Сингапур, где одних только официальных языков – четыре. Сплошное многоязычие и переплетение этнических культур. Представляющие их группы населения сохраняют свои особенности, демонстрируя разную степень стремления к овладению английским языком. Существуют и различные подходы к понимаю того, в какой степени может происходить смешение двух языков, кем и в каких социальных условиях оно осуществляется.
Человеческому мозгу приходится учитывать все эти различия.
По мнению работающего в Чикагском университете тамильского ученого-лингвиста Э. Аннамалая, управляться с большим количеством языков жителям Южной Индии помогает наличие «языкового союза», представляющего собой частичное наложение языков, сложившееся в результате того, что многие поколения людей пытались снизить когнитивную нагрузку на свой мозг, обусловленную необходимостью изучения и удержания в памяти множества различных языков. Другое представление состоит в том, что «языковой союз» является следствием культурной адаптации в условиях двух фиксированных ограничений: наличия устойчивых групп носителей, не пересекающихся по культурным и политическим причинам, и ограничения возможностей человеческого мозга. Такая ситуация требовала разрешения, которым и стало формирование «языкового союза
Аннамалай предположил, что адаптация включает в себя использование «монограмматики», лежащей в основе всех дравидийских языков. В то время как языки имеют различные звуки и лексику, сказал он, их грамматика почти одинакова. Таким образом, чтобы заговорить на новом для вас дравидийском языке, вы вставляете новые слова в уже знакомые грамматические шаблоны. Это как перенастройка на ту же радиопередачу, но транслируемую на другой частоте. В этом смысле мозг работает не как контейнер, а как приемное устройство, позволяющее «поймать» новый язык.
Другой способ справиться с языковым многообразием, по мнению Аннамалая, основывается на том, что индийцы судят о лингвистических способностях с сугубо практической, а не академической точки зрения. Таким образом, говоря о знании языка, они не применяют критериев, относящихся к институциональному принципу «все или ничего». Способности индийских полиглотов могут не удовлетворять образовательным или корпоративным стандартам. Но если судить исключительно по результатам использования языка – насколько легко и понятно для собеседника они могут выразить свою мысль, – их уровень владения языком придется признать вполне достаточным. Часто о такого рода языковых навыках отзываются с пренебрежением. Это, мол, «кухонный хинди». Это – «базарный телугу». Но, тот, кто дает такие оценки, занимается сравнением одноязычных яблок с многоязычными апельсинами. На самом деле «билингвы знают языки на том уровне, который им необходим», – писал видный исследователь двуязычия Франсуа Грожан.
Я не хочу умалить культурное богатство этих обществ или отдельных людей. Но, находясь в реальной лингвистической ситуации, можно более точно судить о навыках полиглотов через призму тех преимуществ, которые дает им знание многих языков. Возможно, такой подход лишает смысла оценку способностей гиперполиглота на основе подсчета количества известных ему языков, но в таком случае, видимо, следует поискать какие-то иные критерии для определения сравнительной лингвистической компетенции человека. Я не собираюсь рассматривать все мультиязычные сообщества через призму фактов, с которыми столкнулся в этой стране; в других местах лингвистическая ситуация, безусловно, может выглядеть совсем иначе. Я приехал в Индию, чтобы получить новую информацию о гиперполиглотах. И я ее получил.
Знакомясь в библиотеке Центрального института индийских языков с трудами различных индийских ученых, посвященными вопросам многоязычия, я сделал в своем блокноте следующую запись: «Гиперполиглотам, живущим в западных странах, свойственна индивидуальная плюралистичность». Мне действительно кажется, что они отличаются от тех индийских мультиязычников, с которыми я познакомился в Индии.
Одно из этих различий состоит в том, что люди, живущие в многоязычных обществах, похоже, стремятся к оптимизации когнитивной нагрузки на мозг. И хотя языковые навыки западных гиперполиглотов тоже напоминают лоскутное одеяло, они все же переступают оптимальный порог знаний, более расточительно потребляя свои интеллектуальные ресурсы.
Другое отличие обусловлено тем, как изучение языков привязывает человека к окружающему сообществу. Для мультиязычников изучение иностранных языков является актом присоединения к обществу. В этом случае мы не видим сепаратистского «стремления к пластичности», мотивов, направленных против того, чтобы являться частью сообщества. Быть же гиперполиглотом означает прямо противоположное. Стремление гиперполиглота говорить на многих языках может рассматриваться как желание перекинуть мостик в другой мир, попытку вырваться из существующего языкового окружения.
С подачи Дика Хадсона я начал поиск гиперполиглотов, подразумевая под этим термином людей, которые знают больше языков, чем им требуется для жизни в их местных общинах.
