мое волнение. О, моя кузина умеет искусно расставлять ловушки, — мне ли не знать этого! От меня не ускользнуло торжество в ее глазах — и в глазах Рауля. Королева поняла, что ты мне нравишься. И теперь ты, моя прекрасная рыжая бестия, в опасности… И гораздо большей, чем я. Меня они не посмеют тронуть, помня о документе в моих руках.»
Все это промелькнуло в голове герцога, как молния. Он и Бланш вошли в гостиную, и сенешаль затворил за ними дверь. Как только де Монморанси сделал это, герцогиня де Луна вместе с Раулем де Ноайлем проследовали в крайнюю слева комнату, именовавшуюся Голубой гостиной. Через полминуты первая дама ее величества вышла оттуда уже одна.
Комната же, куда вошли королева и де Немюр, была выдержана в мрачных фиолетовых тонах и носила соответствующее название. Такое же кресло с высокой спинкой, как и в гостиной, куда отвели Доминик, стояло и тут, но только слева от входа — кресло-близнец.
Справа у стены стоял диванчик. Королева не села в кресло, а опустилась на этот диванчик, указав герцогу место рядом с собой. Но де Немюр остался стоять, скрестив на груди руки и пристально глядя на Бланш.
Видя, что он не собирается садиться около нее, королева подняла на него свои большие карие глаза и спросила самым кротким тоном:
— Почему вы не садитесь?.. Вы боитесь меня, дорогой кузен?
— Мадам, вы прекрасно знаете, какие чувства я к вам испытываю, — осторожно ответил герцог. Эта тема была слишком болезненна для него. Впрочем, одно присутствие рядом этой женщины доставляло ему боль.
— Давайте приступим прямо к делу, — сказал де Немюр. — Зачем вы меня сюда позвали?
Она печально улыбнулась:
— Боже мой, как вы прямолинейны! Ну хорошо. Я пригласила вас сюда, милый кузен, чтобы выразить вам свое соболезнование. Мне уже известно, что ваша супруга, Мари-Флоранс де Руссильон… — не так ли ее зовут? — ушла в картезианский монастырь. Сочувствую вам, Робер! От всего сердца!
Он хорошо ее знал. И все же, какой прекрасной актрисой она была! В голосе и лице Бланш были искренние участие и сострадание.
— И что же вы теперь намерены делать, мой дорогой кузен? — спросила она тихо, и чуть не слезы сверкнули на ее глазах.
Герцог заколебался. Конечно, это наверняка часть затеянной ею и Раулем игры. Но, с другой стороны, — не лучшее ли сейчас время для его просьбы? Бланш видела, что ее сын, юный король, на его стороне. Что у него еще остались верные друзья и союзники. И, в конце концов, не могла ли она, действительно, искренне сочувствовать ему?
И он произнес:
— Ваше величество, я бы хотел обратиться к вам с просьбой.
— Ах, милый Робер! — Живо воскликнула она. — Все, что угодно! Разве я хоть В ЧЕМ-ТО когда-нибудь ОТКАЗЫВАЛА вам?
Двойной смысл этих ее слов был слишком понятен герцогу. Но отступать было поздно, и он продолжил:
— Я хочу обратиться с прошением к Папе, чтобы он освободил меня от брачных уз с Мари-Флоранс де Руссильон.
Королева помолчала, словно обдумывая его слова и, наконец, грустно кивнула головой:
— Да, дорогой кузен, вы правы. В вашем положении — это единственный выход.
Безумная надежда овладела де Немюром. Если бы он смог получить развод… и Бланш не воспрепятствовала бы этому!
— Да, — говорила между тем королева, — я прекрасно вас понимаю. Жена — монахиня! Что может быть ужаснее? Вы останетесь связанным с нею до конца вашей — или ее — жизни! У вас не будет наследника! И, в случае вашей кончины, — ваше имя и все состояние перейдут к кузену, герцогу Раулю де Ноайлю, которого вы… немного недолюбливаете.
«Недолюбливаю!» — усмехнулся про себя де Немюр.
— Конечно, дорогой Робер! Нельзя допустить, чтобы ваше славное гордое имя перешло не к прямому потомку… Итак — вы хотите подать прошение Его Святейшеству?
— Да, мадам. И, если вы меня поддержите, я думаю, мне удастся получить развод.
— О, милый кузен!.. — промурлыкала Бланш. — ВАС я готова поддержать… чем только смогу! ВАС — но не герцога Черная Роза! — Она неожиданно сбросила маску, и герцог увидел лютый огонь ненависти и злобы, горевший в ее глазах. — ВЫ были прощены — королем и мною! Но Черную Розу я никогда не прощу! Слышите — никогда!
Он даже отступил от нее, так исказилось яростью ее красивое лицо.
— И, мой дорогой Робер, — прошипела она, — если вы рискнете и подадите прошение, — клянусь, Его Святейшество узнает, кто скрывался за именем Черной Розы!
Как герцог мог быть так наивен и доверчив, что поверил в ее сострадание!.. Эта женщина не ведала пощады. Его надежда рухнула.
Но Бланш овладела собой и сказала ему неожиданно совсем другим, мягким и нежным грудным голосом, — и этого голоса королевы он боялся гораздо больше, чем самых страшных ее угроз и гнева:
— Впрочем, милый Робер, я бы могла все же помочь вам… И взамен я хочу совсем немногого. Вы знаете, чего. Если вы уступите, клянусь честью… нет, жизнью! И своей, и своего сына Людовика, — я помогу вам! Я не буду препятствовать вашему разводу. Роберто!.. Мой прекрасный, мой храбрый рыцарь!
И она встала и, подойдя почти вплотную к нему, подняла руку, чтобы коснуться его лица. Но герцог отшатнулся от нее, словно перед ним была какая-то ядовитая гадина.
Бланш прикусила губу.
— Неужели я настолько вам противна? О, я помню, — когда-то мы были так близки, вы так по-братски любили меня! Кузен и кузина… юные, доверчивые, наивные, пылкие! Неужели все это исчезло? Растаяло?.. Робер, я знаю, что нет! Что, несмотря на все, что было между нами… Вы все еще, в самой глубине вашей души, любите меня! О, поверьте, — то, чего я прошу от вас, окажется раем не только для меня, — для нас обоих!
— Вам мало вашего Рауля?
Она усмехнулась.
— Он хорош… и неутомим! Но, вы полагаете, кузен, только вас, мужчин, тянет к недоступным красавицам? И с нами, с женщинами, это тоже случается. И мы хотим тех, кто не уступает, кто отвергает нас… И наше желание бывает в таких случаях еще сильнее! Робер!.. Я столько лет, столько долгих лет вожделею вас! Согласитесь… и вы освободитесь от вашей жены, обещаю вам!
Соблазн был велик. И герцог заколебался. Бланш следила за выражением его лица горящим взором.
«Да, от Мари-Флоранс я освобожусь, — думал он. — Но попаду в рабство еще более худшее. И пятно этой гнусной связи навсегда ляжет на меня. Нет, нет, лучше смерть, чем такой позор!»
И он сказал:
— Нет, мадам. Я отказываюсь… — он не удержался и, глядя прямо ей в лицо своими холодными серыми глазами, добавил: — от вашего любезного предложения.
— В таком случае, — прошипела она, мгновенно вновь превращаясь в фурию, — в таком случае, дорогой герцог… Я внесу в мой часослов молитву о здоровье вашей драгоценной супруги! Пусть она живет долго, очень долго! О, поверьте, эти стойкие в вере монахини так быстро не умирают! Она может прожить еще двадцать… тридцать лет! И, когда вам стукнет пятьдесят, милый Робер, и вы станете седым стариком, скрюченным, с трясущейся головой… Вы вспомните эту минуту!
Он гордо вскинул голову:
— Вспомню — и не устыжусь!
— Так, значит, связь со мной постыдна для вас? Так вы боитесь позора?.. — задыхаясь от злобы, спрашивала она. — Разве его вам мало? Разве вы не видите, как женщины шарахаются от вас, как от зачумленного? Как вас презирают мужчины?.. Вы забыли все, в чем вас обвиняют? Так я напомню вам!
