— Ты мог бы это сделать раньше, — недоуменно пробормотал Хаэлли, — почему же пришел только сейчас?
— Потому что именно сейчас настало время, когда ты мне нужен меньше всего.
Риальвэ неожиданно крутнулся вокруг себя, резко выбрасывая вперед руку, а Хаэлли огорошенно уставился на рукоять кинжала, торчащую чуть ниже правого подреберья. Печень. С такой раной долго не живут. Но почему, почему?!!
— Ты мне не нужен, брат! — зло рявкнул Риальвэ и рассыпался серой трухой.
А Хаэлли проснулся, судорожно хватая воздух и шаря взглядом по изысканному плетению еловых ветвей над головой. В правом боку неприятно и непривычно покалывало.
Потом эльф сел и, закутавшись плотнее в плащ, задумался. Определенно, такой сон не мог быть просто мимолетным сновидением. Это был Знак, знак судьбы, взгляд самой Миенель-Далли на свое преданное дитя. Такой сон могли бы истолковать жрецы, но где ж их взять в самой сердцевине людских земель? Внезапно к нему закралась мысль о том, что стрела в легкое могла оказаться приветом от Риальвэ, но Хаэлли тут же отмел ее: глупо так думать. К чему Риальвэ предпринимать попытки устранить старшего брата, принадлежащего Дому? Риальвэ, у которого есть все: богатства Рода, могущество главы Рода, и, самое главное, возможность иметь наследников? Правда, Дом настолько старательно ограждал своих птенцов от соблазнов и интриг эльфийского двора, что Хаэлли понятия не имел, как обстоят дела в его бывшей семье.
«Мы чисты помыслами и принадлежим истинному свету», — торопливо, как будто оправдываясь перед самим собой, подумал охотник, — «подлость — это удел авашири».
Придя таким образом к некоторому согласию с самим собой, Хаэлли поднялся и двинулся дальше на восток. По большому счету ему только и оставалось это бессмысленное блуждание по измельчавшему и болеющему всеми возможными недугами лесу; морро ушел в земли авашири, а Хаэлли вовсе не собирался отступать от ранее намеченного плана.
…А потом у эльфа появилось очень ясное, продирающее до костей ощущение слежки. Кто-то шел следом, и этот кто-то был не авашири — последние передвигаются по лесу с грацией кабана, продирающегося сквозь колючки. Хаэлли не дал себе времени на раздумья, нырнул в сторону, под защиту корявых дубов, и очень вовремя: коротко и зло просвистев, в кору ткнулся отравленный дротик. Хаэлли опередил собственную смерть на волосок.
Мысли текли быстро и легко. Тело, превосходно подготовленное лучшими мастерами Дома, уподобилось стальной пружине. И пока незадачливый убийца застыл, размышляя, что делать дальше, Хаэлли уже возвращался назад, змеей скользя меж деревьев. Впрочем, нападавший тоже свое дело знал: за время, пока охотник достиг его позиции, он плавно и неслышно переместился куда-то вверх, в густую развесистую крону, и замер. Хаэлли едва не рассмеялся: глупо думать, что воспитанник Дома не доберется до врага, затаившегося в листве. Эльф остановился на миг, вовремя пригнулся, едва не получив в глаз второй дротик, а потом, уже не сомневаясь, прыгнул.
Он стащил сопротивляющегося врага вниз, бросил его на жухлую траву, и вдруг понял, что опоздал — опоздал самым позорным образом. Тело нападавшего били судороги, на губах появилась желтая пена, распухший язык вытолкнул остатки раскушенной капсулы. Через несколько мгновений все было кончено: перед Хаэлли лежал абсолютно, бесповоротно мертвый эльф. Охотник выругался и в сердцах пнул тело носком сапога. Огляделся. Прислушался. И, убедившись в том, что снова один, уселся на трухлявый пень.
Тут было над чем подумать, не так ли, Хаэлли?
Сперва эльфийская стрела, затем — отравленный дротик. И мертвый эльф, лица которого Хаэлли не мог припомнить, а это значило, что убийца был воспитан вне Дома, но, невзирая на это, свое дело знал хорошо и, поняв, что проиграл, предпочел отравиться. Хаэлли казалось, что он бредит: все происходящее никак не вязалось с укладом Великого леса. Ну, слыхал он о частых дуэлях среди знати. Ну, бывали и суды. Но чтоб так, подослать наемного убийцу к ничего не подозревающему эльфу?!! Миенель-Далли не могла допустить такого бесчестия. И, тем не менее, это произошло.
Хаэлли поднялся с пенька и присел на корточки перед телом. Перевернул мертвого эльфа на спину, брезгливо обыскал, но, как и следовало предположить, не нашел ничего, что могло бы указать на заказчика. В конце концов, не хранители же Крипты принялись рассылать убийц? Хаэлли покачал головой. Нет, если бы это был Верховный хранитель, то он бы отрядил небольшой отряд магов, которые бы не оставили беглецу ни одного шанса. А тут — убийца-одиночка… Хаэлли принялся за осмотр содержимого сумки эльфа, но и там не обнаружилось ровным счетом ничего интересного — ни писем, ни иных указаний, ни магических предметов.
Вздохнув, он поднялся, выпрямился. Пробормотал неохотно:
— Да упокоится дух твой в Крипте.
Наверное, следовало предать тело земле, но Хаэлли это показалось бессмысленным: так или иначе, плоть этого эльфа все равно будет принадлежать лесу, и тут уж все равно какому — Великому или скромному лесу авашири. Он повернулся, чтобы уйти, но тут же поймал себя на том, что хочет еще раз внимательно смотреть тело. Непонятно зачем и почему — но вот хочет. И Хаэлли, привыкший прислушиваться к собственным ощущениям, снова присел над своим убитым сородичем.
Интуиция не подвела: через пол часа Хаэлли нащупал нечто круглое, зашитое в шов куртки. Эльф вспорол кожу, и на ладонь выкатился гладкий кусочек опала, тлеющего магией. Хаэлли сжал его в кулаке, прикрыл глаза — он не мог определить, что за чары были наложены на камень, но по ощущениям… Это весьма напоминало перстень Лерия Аугустуса.
А это значило, что рано или поздно заказчик свяжется с нанятым убийцей.
Хмыкнув, Хаэлли завернул зачарованный камень в тряпицу и сунул в нагрудный карман. Потом все- таки уложил тело эльфа на спину, сложил ему руки на груди и, пробормотав короткую молитву Миенель- Далли, пошел дальше. От спрятанного талисмана веяло теплом эльфийской магии.
***
… И однажды, блуждая лесам Веранту, Хаэлли увидел погоню. В том, что это именно погоня, он не сомневался. В наличии имелись: изможденная, задыхающаяся от долгого и быстрого бега жертва и трое преследователей. Хаэлли, как и полагалось охотнику, успел хорошенько разглядеть всех участников драмы. Жертвой был высокий мужчина в лохмотьях, он удирал со всех ног, время от времени оборачиваясь и швыряя в преследователей пучками магической энергии, свойственной только авашири. Троица в сером отражала эти атаки почти играючи, с каждой минутой сокращая расстояние до цели.
Хаэлли призадумался. Он видел, что беглец черпал силы исключительно в странном решении идти наперекор злой судьбе, что осталось ему недолго, и на сей раз ему не уйти. В свою очередь, от преследователей так разило смертью, что эльф не почувствовал никакой разницы между ними и бароном Брикком. Впрочем, если мыслить здраво, ему не было никакого дела до грязных делишек этих авашири — как не было дела ни до барона Аугустуса и его смертельно опасных интриг, девицы Ассии, убогого городишки Талья, а заодно и леди Валле. Хаэлли выругался, используя новые словечки, усвоенные в Шварцштейне. Леди Валле, которой больше не было в живых… Да, пропади все пропадом, что ж она так привязалась?!! Но ведь и вправду, никакого до них дела. Ведь так?..
Он ощутил тепло на бедре, машинально сдвинул сумку с видящими и… замер, не веря собственной удаче. Это, провались все в Бездну, был Знак! Видящие, самодельные, не самые сильные, внезапно ожили. А это значило только одно: тощий авашири оказался еще одной путеводной нитью, которая могла привести к морро. Следовательно, человек должен был остаться в живых, а он, Хаэлли — сию минуту сделать все, чтобы преследователи отстали.
Более эльф не медлил. Наверное, те люди в серых клобуках и были теми самыми королевскими гончими, которыми стращал барон Аугустус: у каждого из них на груди красовался намалеванный белой краской песий оскал. Быть может, эти гончие и представляли бы серьезную опасность… где-нибудь в городе, в лабиринтах узких, залитых помоями улочек. Быть может, они даже могли добавить изрядно острых ощущений любому авашири, за которым охотились. Но для истинного охотника, да еще и посреди леса, гончие оказались весьма пресной и безынтересной пищей: он успел убить их по одному, в спину, до того, как они сообразили, что из грозной своры сами превратились в дичь. Беглец еще некоторое время продирался сквозь молодой ольховник, дыхание с хрипом вырывалось из его груди, а потом свалился на
