полемики с сомневавшимися.
— Что лучше? — спрашивал он. — Отбиваться от жрецов индуизма, джайнаизма, буддизма, зароастризма, которые всеми силами пытаются увести от вас заблудших сородичей ваших, либо наступать, самим захватывая новые и новые высоты, втягивая в свою веру, веру в Единого, все новые и новые души заманчивым словом о Царстве Божьем на земле для всех, о вере любви и братства, о душевной свободе и свободе телесной, становясь пастырями новообращенных?
Ему отвечали:
— Но Господь Бог наш не заключал завета со всеми народами, он взял под мышцу свою только избранный им народ. Не станем ли мы отступниками от завета?
Он отвечал с улыбкой. Обворожительно мягкой:
— Разве пастух, пасущий своих овец, становится овцой? Он добр, он — заботлив, но он над ними. Он — пастух! Пастырь!
Это действовало. Но слово, сказанное пусть даже не единожды, со временем забудется. Иисус же не имел возможности задерживаться надолго, чтобы окончательно приобщить сородичей к своей вере, ибо каравану нужно идти вперед, поэтому он советовал всем общинам, не медля ни дня, направлять под видом паломников самых праведных и разумных в Иерусалим, где отыскать общину апостолов во главе с Иаковом и выпросить постоянного для себя проповедника.
Рекомендовал он, если кому путь в Иерусалим казался слишком долгим, Эдессу, где проповедовал апостол Фома. Он вполне понимал, что посеянное им на пути каравана, не все взойдет, но верил, что какая-то часть непременно взойдет и, набрав силу, станет устойчивой основой будущего. Зазвучит тогда Глагол Божий не только в Палестине, найдет он своих слушателей, понявших глубинный его смысл, как на Западе, так и на Востоке.
Если же быть предельно честным, он сам хотел с посохом в руке исходить всю землю, неся живой Глагол Божий, он частенько долгими ночами мечтал об этом, он даже делился этим сокровенным с Марией, но та всякий раз окунала его в реальность:
— Ты отстанешь от каравана, отстану и я с тобой, а что предпримут посланные с тобой Сарманскими братьями соглядатаи? Сможем ли мы долго укрываться от них? Тогда уж точно — смерть твоя! И моя тоже.
— Нет-нет! — горячо восклицал Иисус. — Я не свершу ничего, что повредит нашей любви! Мы будем жить! — И добавлял неизменно: — Слова мои понесут апостолы по всем народам, а я через Фому стану направлять их, если они начнут сбиваться с верного пути.
Мечтать, однако, никому не возбраняется, и Иисус продолжал мечтать вопреки обещаниям Марии.
Сринагар все ближе и ближе. Караван втянулся в долину реки Кабул, по которой до Инда всего несколько дней пути. Приятно-прохладного, изобильного свежей рыбой и особенно фазанами. Они взлетали буквально на каждом шагу даже по обочинам тугаев, в самих же тугаях они кишмя кишели, и Гуха на каждом привале исхитрялся добывать их, а Соня и Мария Магдалина вкусно их приготавливали. Рыбу же ловили артельно: сетями. Таким вот образом однообразие пути немного скрашивалось мелкими радостями.
Наконец переправа через Инд. Та самая, где Иисус с двумя слугами из Саранского братства переправлялся, когда торжествовал свою победу над жрецами, окруженный сотнями своих поклонников, которые сопровождали его от селения к селению, оберегая от коварства жрецов. Вышел он сюда обочиной пустыни Тар. Воспоминания о тех днях буквально захлестнули Иисуса, и он несколько часов молча, стоял на берегу Инда, словно бы любуясь еще не успокоившимся от горной быстроты потоком, но уже изрядно уставшим от далекого бега и намеревающимся перейти на размеренный шаг. Но взор его скользил по окованным берегами струй, не замечая их — он весь был устремлен в прошлое, казавшимся ему далеким- далеким, хотя, в сущности, прошло с того времени не так уж и много лет. Но каких лет!
И вот — возвращение. Не к тем, конечно, местам. Сегодня путь его вверх по Инду, на Север, до устья реки Тримаб, затем по ней, тоже вверх, до Джелам-реки, а уже по ней на северо-восток до Сринагара. Недели две пути. Иисус, знавший этот путь по рассказам Самуила, сейчас даже не пытался представить его себе, ибо его мысли начали сразу же переключаться из будущего в его завтрашний день, в его предстоящие проповеди.
В синагогах, где ему, как он считал, предстоит проповедовать, препятствий он не предвидел. Будут стычки с перворядными, не без этого, но стычки семейные, не доходящие до враждебности. А вот если он понесет Живой Глагол Божий к кашмирцам, свою им идею о свободе, равенстве и братстве, обязательно вызовет недовольство жрецов всех ветвей индуизма. Они непременно начнут на него, Иисуса, охоту, спасаться же от них бегством, как он поступал прежде в критические моменты, теперь ему не дано. Если он покинет Кашмир, его ждет полный отрыв от последователей в Иерусалиме, ибо Сарманские братья пошлют Фому именно в Сринагар и никуда больше. Возможен и иной исход: суд за ослушание. Тогда уже он не станет миндальничать. Вот и поломаешь голову, определяя свои дальнейшие шаги. Чтобы и волки были сыты, и овцы целы.
Молчаливое стояние Иисуса нарушил Самуил.
— Ты, равви, стоишь на земле великой победы Александра Македонского. Более трехсот лет назад Александр с благословения Саваофа одолел индийскую армию не силой, но хитростью ума своего. Противник его был многочисленней, но главное, имел он сотни три боевых колесниц, что составляло великую силу, да еще пару сотен боевых слонов, закованных в броню, наученных безжалостно расправляться с вражескими пешцами и конниками. Все, казалось, было против Македонского. И вот, видя это, воздал Александр молитву Господу нашему Саваофу, и тот надоумил полководца опалять броню слонов огнем, колесницам же не противостоять в рукопашке, а подсекать коней под самые бабки. Колесницы обезножили, а слоны, взбесившись, принялись топтать своих же воинов.
Невольная подсказка? Или же осознанная? Вполне осмысленная? Иисус склонил голову свою перед другом и молвил взволнованно:
— Спасибо!
Самуил, похоже, не удивился этому слову.
Когда Иисус в монастырях белых жрецов познавал Священную Истину, много слышал от наставников своих о противостоянии вере, пришедшей с завоевателем Македонским. С гордостью рассказывали они ему, что именно их, белых жрецов, усилиями сохранила Индия веру своих предков, веру в богов — покровителей арийских народов; и только вскользь, даже нехотя, сообщали об упорстве еврейских общин, не отступавших вот уже многие века от своей веры, хотя давление идет на них со всех сторон. И как Иисус понимал из подобных признаний, ни белые жрецы, ни служители бога Джайны, ни буддисты не одолели правоверных иудеев, хотя попытки приобщить их к многобожью не ослабевали ни на йоту, порой принося даже единичные успехи: если им удавалось обратить в свою веру хотя бы одного, они считали это великой победой.
Их надежда в истине: вода, капля за каплей, камень точит.
«Этим же путем пойду и я: укрепляя веру в Единого у сородичей своих, исподволь стану приобщать к ней многобожников. На них и будет моя опора. Они сами пойдут в наступление на своих сородичей, и их слово станет очень весомым».
Устремленность проповедей, таким образом, двуединая: поднять гордость заблудших овец за принадлежность к народу избранному, укрепить у них веру в Единого, простершим над своим народом длань свою, но не окуклиться только в общине, не сопротивляться лишь индуизму, а наступать на него с той самой хитрой тактикой, какую применил в ратной сече великий полководец Александр. А сеча за души разве не столь же упорная? Тем более что она более результативная, если успешная.
Все оставшиеся дни Иисус обдумывал свои первые шаги в Сринагаре, свои первые проповеди не только в синагоге, но и среди кашмирцев. Продумывал каждую мелочь, даже каждое слово, каждый жест и почти не замечал, как все пышней и пышней становится природа.
Особенно она похорошела, дыша полным спокойствием, в долине реки Джелам. Да и как же здесь не быть благодати, если долину от холодных северных ветров отгораживает горный пояс Каракорума, от суховеев же с пустыни Тар отроги Гималаев, а их горные вершины, их ледники питали долину влагой в полном достатке. А что нужно больше деревьям, кустарнику, винограднику, пахотным полям — вода и
