— Пожалте, если угодно, — устало вздохнул Прохор, присаживаясь под яблонькой.
— Так вот. Мне, видишь ли, по-сердцу барышни тихие, скромные, кои красавицами себя не подносят, хотя таковыми и являются, как твоя Маришка, к примеру.
— Вам тоже глянулась?
— Разумеется. Настя же, напротив: не столь привлекательна, сколь мнит о том. Орлы ей отчего-то грезятся, герои. Бог в помощь. Я не орел и становиться им не помышляю. Тем, полагаю, разговор и кончим.
— Мне так и донести?
— Умом, что ль, повредился? Должно такт иметь. Впрочем, какой такт, если я за глаза об этом рассуждаю. Передай, словом, — озабочен службой, не до утех.
— Понял, — кивнул Прохор и направился к воротам. — Озабочен, не до тебя.
Алексей махнул рукой и вернулся за стол. По-чести сказать, сейчас его больше занимали иного рода заботы.
— Так вы, Яков Степаныч, рассказали мне о русской обычности, которая вызывает удивление в дикарях. Меня же, более прочего, интересует местный колорит, говорят, он любопытен.
— Ничего особо хитрого в нем нет, — крякнул атаман, облокотившись на стол. — Первым делом надо помнить, что всем у них заправляют старейшины. Их слово — закон, неподчинение строго карается. Поэтому, когда приходишь в аул, проявляй к ним уважение.
— У нас то же самое, однако ж, стариков мало кто слушает.
— А здесь слушают и род свой до пятого колена знают. Теперь далее. Гость для них — святой человек, и если тебя пригласили в дом, то хозяин отвечает за твою жизнь головой, можешь ничего не опасаться.
— Даже, коли русский?
— Независимо — любой. И еще, раз уж речь зашла о гостях. Попадешь случаем за мусульманский стол, имей в виду — пищу у них можно передавать только правой рукой, левая считается нечистой.
— Как же так?
— Ею сморкаются, моют стыдные части тела и прочее.
— Какая дикость, право.
— У-у, — вытянул губы атаман, — да ты, я вижу, о Коране и не слышал?
— Помилуйте, я христианин. К чему мне знать иные религии?
— Тогда слушай малость длиннее, а то, не ровен час, без головы останешься по-неведенью. Значит так, свинину они не потребляют.
— Отчего же?
— Грязное животное, жрет, что попало. Далее: хлеб ножом не режут.
— Вы шутите?
— Была охота. У них считается, что Аллах за это может урезать пищу. Кстати, скотину едят только обескровленную, то есть, запоротую. Удавленную или убитую ударом не трогают. Кушанья берут пальцами, но никак не двумя. Кости не облизывают и не обгладывают. Вот, вроде бы, по столу и все диковины. Что забыл, потом напомню.
— По столу, говорите? А, кроме того, есть и другие?
— А как же?! К примеру, нельзя рисовать ни зверей, ни людей. Запрещается появляться перед женщиной с голым брюхом.
Алексей заинтересованно встрепенулся. Какого мужчину оставит равнодушным разговор о дамах, тем более таких загадочных, как местные дикарки.
— О женщинах, прошу вас, поподробней.
— Что женщина? Для них она — второй сорт. Должна полностью подчиняться мужу, выполнять все его прихоти, для того и создана.
— Любопытно.
— Кроме того, всегда должна уступать мужчине дорогу, не может обгонять его, не должна открывать рот при постороннем…
— Помилуйте, как же вы говорите, не открывать рот, когда нас в татарском ауле облаяли и покусали, как собаки.
— Ну, прежде — мы для них враги, а это уж другое дело. А во-вторых, не все здесь держатся строгих запретов. Многие отступают. Правда, в мелочах. Основное, все ж, — блюдут.
За окном, в который раз, послышались шаги. Алексей, уж научившись отличать их по звуку, извинился и отправился на улицу… Разумеется, не ошибся.
— Ваш, бродь, сжальтесь надо мной, а? — взмолился Прохор.
— Разве я с тобой суров?
— А то. Опять с посланьем прибыл.
— В чем суть его теперь?
— Вот, вам просили передать, — он протянул закупоренную деревянным шпеньком бутылку. — Это лечебный раствор для вас и Леденца. Раны смазывать. По два раза на дню сказали.
В душе Алексея произошел беззвучный щелчок, и симпатия к Насте, сидевшая до того под замочком в тайном сундучке, мигом выбралась наружу.
— Где она?
— Там, у своего плетня, на лавке.
— Пошли.
Прохор облегченно выдохнул.
— Ну, слава Богу, кончились наши мученья.
Настя с подругой лузгали семечки, поглядывая на далекую хату бабки Лукерьи.
— Не дураком твой Алеша оказался, — сплевывая кожуру, сказала Маришка. — Пришел бы сразу, неизвестно, как бы дальше получилось. Мож, опять надсмехаться стала б. А так, сидишь, трясешься от обиды. Хоть не орел, а дружиться не желат. Съела, орлица?
— Ничего, я еще свое возьму. Щас завлеку, как котенка, а на самом интересном месте брошу. Пусть побегает под окнами.
— Смотри, подруга, он уж побегал разок, как бы все повторно не случилось. Только я тя зараз упреждаю, более Прошку гонять к нему не стану. У нас свои дела не доделаны.
— Ой, кажись, идут! — встрепенулась Настя. — Ну-ка, глянь, все ль на мне в порядке?
Иришка осмотрела подругу сверху донизу.
— Обыкновенно. Все равно в темноте ни рожна не видать.
Как только мужчины подошли к лавочке, Маришка вскочила с места и, взяв Прохора за руку, бойко потянула его за собою.
— Ой, здрасьте, — крикнула она, обернувшись.
Алексей ответил коротким полупоклоном.
Настя сидела молча, опустив глаза, теребя кончик нарядного платья.
— Спасибо, что изволили явиться, — сказала она с долей ехидства в голосе.
— Вам спасибо за лекарство.
— Коня вашего пожалела.
— Догадываюсь, что не меня.
— О чем еще вы догадываетесь?
— Еще о том, что орла вы, кажется, так и не нашли, а посему решили взять, что под рукой лежит. Стремление вполне оправдано и объяснимо: у подруги — жених, у Надежды — тоже, у вас же, первой раскрасавицы, и, вдруг, нет. Разве, не обидно?
— Обидно, — согласилась Настя.
— Отсюда ваше желание встретиться — так, для развлеченья. Девушкам всегда импонирует, когда подле них вьются кавалеры.
— Ну-ну. Гутарьте дальше, интересно.
— Однако вышла легкая заминка — кавалер оказался с гонорком, что неприятно, и вдвойне против
