пачка вываливается веером девчонке на кровать. «Ах, извините, милочка! – говорит Линьков, медленно собирая рассыпанные стодолларовые купюры. – Вчера роды принимал, перед вами зашёл проведать, а она вот… Три тысячи». У него даже кличка – Валера Три Тысячи. Это уже вообще за гранью! Избавь меня от него! Потому что сил у меня уже нет никаких!
– Танька, ты такая страстная! – ехидно заметил Панин, благодушно откинувшись в своём шикарном кожаном кресле.
– Что?!
– Слушай, как ты думаешь, Андриевич справится с заведованием обсервационным отделением?
– Что?!
– Тебя заклинило?
– Семён Ильич, вы меня увольняете? – Мальцева села обратно на стул. – Нет, Семён Ильич, не справится Анатолий Витальевич с должностью заведующего обсервационным отделением. У него мания величия. Да и опыта не слишком. Он всё больше у нас функциональный диагност. Сколько он в обсервации работал? Года два, и те сразу после интернатуры? Как свой сертификат с аппаратом получил – привет. Роды он способен только нормальные принимать. Стоя рядом, не отсвечивая и не мешая работе акушерки. Кесарево тоже проковыряет, если что. И тоже – неосложнённое. Он довольно-таки средненький врач и никакой организатор. Не справится… Мне сейчас заявление по собственному желанию писать, чтобы ты мне какую-нибудь статью из трудового законодательства не пришил, или как?
– Совсем с ума сошла? Не надейся. Никто тебя не уволит. Просто мне вместо Вовки нужен кто-то, патологией заведовать… Я подумывал тебя поставить…
– Не хочу я в патологию. Скука там смертная.
– Времени свободного больше будет…
– А на что мне, Сёма, свободное время? Куда я его тратить буду? Всё моё время – здесь.
Они ненадолго замолчали. Действительно, патология всё ещё «без головы». О глупо и бессмысленно погибшем Вовке[17] с похорон и поминок, организованных и оплаченных всё тем же Паниным, больше не вспоминали. Слишком тягостная тема. Все чувствовали некоторую вину. Вроде чесать языками про то, как кто с кем спит, кто с кем разводится и кто за кого замуж выходит, – это как два пальца… Типа: «Привет, Никаноровна! Как там у твоего – нормально висит?» А вот хлопнуть Вовку по плечу: «Ну, как там твоя очередная бурятская задница?» – это было бы как-то слишком. О том, что заведующий отделением патологии беременных – гомосексуалист, знали все. Что в последнее время он предпочитал восточных мужчин, да помоложе – тоже многие были в курсе. Но подобные темы вроде как всё ещё табуированы. Отсюда и чувство вины. Хотя какая тут может быть вина? Каждый сам хозяин своей жизни.
Менты квартиру опечатали до появления каких-нибудь наследников и прочего выяснения обстоятельств. Опросили всех, с кем покойный более-менее общался на работе, на предмет Вовкиных знакомств, да только никто из них ни с кем знаком не был. Кроме самого Вовки. А он уже не расскажет. Судя по тяжёлым вздохам следователя, очередной «висяк». Мало ли их, нераскрытых убийств в этом огромном- огромном городе? А у Вовки – ни родителей, ни детей, ни других родных и близких. И единственное напоминание о нём теперь – то, что отделение патологии беременности осталось без заведующего. Обидно? Скорее страшновато… Вот и с тобой, Мальцева, будет так же! Когда ты сдохнешь по той или иной причине, Панин или следующий начмед будет думать только о том, кем же заменить дыру в заведовании. А больше о тебе никто и никак думать не будет. Не говоря уже о том, чтобы вспоминать. Вот о Варваре Паниной вспоминать будут! Когда она умрёт – огромное стадо родни загрузится в катафалк и в сопровождающие автомобили. И понесётся стадный эскорт на кладбище, стеная хором: «На кого ж ты нас покинула?!» И обложат Варьку венками «От скорбящего мужа», «От любящих сыновей» – тут, может быть, даже поимённо. «От внуков», «От правнуков» и от какой-нибудь тёти Зины что-нибудь на манер «Навеки в сердце». Оркестр наверняка будет играть Шопена. И на поминках сожрут три ведра щей и двадцать противней пирожков с капустой. И поставят Варьке мраморный – не меньше! – памятник. И каждый год будут нажираться до треска в большой кривизне желудка. И будет под Варькиной фоткой в Сёминой хате всегда гореть свеча. А у тебя, Мальцева, ни хера такого не будет. Похоронят тебя за казённый счёт. После того, как соседи почувствуют в подъезде странный сладковато-гнилостный запах. Менты взломают дверь твоей квартиры и наткнутся на весьма неприятное зрелище: в твоём распухшем разлагающемся трупе вовсю будет орудовать энтомофауна[18]…Нет, Мальцева, сдыхай на работе. Тогда в гробу ещё будешь на человека похожа…
– Тань! Ты что там в окне увидела? Ау!
– Прости, Сёма. Глупости всякие в голову полезли. Ерунда… В общем, так, если вы не возражаете, Семён Ильич, то я пока, как и прежде, буду заведовать отделением обсервации. С патологией вы сами разбирайтесь. На то вы и начмед. Анатолий Витальевич Андриевич на мало-мальски руководящую должность не подходит. Лучше со стороны кого толкового переманите. Не знаю, на какие уж такие блага… И придумайте, будьте любезны, как избавить вверенное мне отделение от Линькова. Не то в следующий раз рапорт ляжет на стол непосредственно главного врача. С пометкой о том, что его заместитель по акушерству и гинекологии, фактически – главный врач родильного дома, никак не отреагировал на предыдущие многочисленные сигналы.
– Стерва ты, Танька.
– Пока ещё не стерва. Пока ещё живая. Как ты есть у нас весь такой из себя охотник, то должен знать, что стерва – это слегка подгнившая мертвечина. Вы за мой счёт, Семён Ильич, добреньким хотите к своему Валерию Ивановичу быть, понимаю… За мой счёт вам вообще очень многое удобно. Ни один другой заведующий не стал бы столько терпеть. Но у меня уже край, Сёма, уже край.
Панин немного сдрейфил. Чему край? Вот спроси он её сейчас: «Чему край?» – наверняка выпалит: «Всему, Сёма. Всему!» А он её, слава богу, с первого курса знает, дуру набитую! И потом не сдвинешь. С ней можно всё, что угодно. Что
Но теперь-то, теперь! Теперь – и раньше, и все годы после смерти Матвея, и сейчас – Панин готов прощать Таньке всё! Какие там принципы?! Давно издохли все принципы. Принципы – это питательная среда для инфантильных слабаков. Но себе-то, Семён Ильич, себе врать не надо! Матвей не прощал – Матвей принимал. А ты теперь готов прощать всё, что угодно, лишь бы она оставалась в твоей жизни, эта мерзавка! Ты, Сёма, теперь – ха-ха, теперь! – готов ловить любые объедки с барского стола. Холоп ты,
