Семён. Вот Матвей – тот был барином. До мозга костей в хорошем смысле этого слова барином. Аристократом. Лучшей властью для Таньки Мальцевой. Да к чёрту! Всё, что угодно, лишь бы не край!
– Тань, ты что делаешь на выходные? Я в последнее время вёл себя как свинья. Совсем не уделял тебе внимания. Как-то дел много закрутилось. Командировка, защита эта ещё…
– Внучка, опять же! – съехидничала Татьяна Георгиевна. Но тут же изменила тон. – На выходные, Сёма, я иду в театр. – Она горько вздохнула.
– В какой такой театр?
– В Большой такой театр, Семён Ильич. Он открылся после бесконечной реконструкции. Если ты не в курсе. И уже вовсю функционирует.
– И с кем ты идёшь в Большой театр? – вкрадчиво осведомился Панин.
– В Большой такой театр я иду с большим таким мужчиной.
– С пажом своим юным, что ли? Небось и билетики сама купила, да? – сорвался Семён Ильич на совсем лишние сейчас – теперь! – интонации. – Стареющая леди покупает себе сопровождение! Ну-ну!
– Знаешь, Сёма, я очень рада, что мы с тобой когда-то очень давно не стали мужем и женой. Я счастлива, что моя жизнь сложилась именно так и никак иначе. Почти десять лет я была для мужчины богиней. Без метафор, гипербол и прочих «оборотиков». Я была богиней, и даже то, что мужчина этот временно – я искренне в это верю! – пока не со мной, не отменяет этого факта. А кем бы я стала с тобой, Сёма? Варей Паниной?
Татьяна Георгиевна пожала плечами и направилась к двери.
– Таня, постой! Таня, прости ме…
– Семён Ильич, к вам можно? – в дверях нарисовалась главная медсестра больницы. – У меня важные неотложные вопросы. У нас завтра комиссия из КРУ[19].
– Хорошо, Татьяна Георгиевна. Идите, работайте! Я постараюсь решить вопрос с Линьковым.
– Спасибо, Семён Ильич.
Разве можно быть богиней для мужчины, который
– А я вас ищу, Татьяна Георгиевна. Старшая сказала, что вы у начмеда. Хорошо, что вы уже вышли. Мне надо девочку госпитализировать, срочно. Подпишите…
Некогда Валерий Иванович Линьков был дамским угодником. И дамским же любимцем. Хотя в его случае такое сочетание правильнее именовать «сальный сластолюбец». Татьяна Георгиевна отлично помнила, как во времена её собственной интернатуры Валерий Иванович обещал её брать с собой на каждую операцию, если она… каждый раз будет ложиться с ним в постель. Она только посмеялась. Собственно, ничего смешного в этом не было. Ну, кроме того, что Татьяна – тогда ещё не слишком часто Георгиевна – совершенно не могла себя представить в постели с этим невысоким, хмурым, носатым человечком. Кто-нибудь вообще может себе представить, как занимаются любовью невысокие, хмурые, носатые человечки? Помнится, она отшутилась-де, может быть, она и Белоснежка, но гномов, всё- таки, должно быть семь и ни гномом меньше! У них установился относительно добропорядочный вооружённый нейтралитет. Но, судя по всему, Валерий Иванович не оставлял надежд, потому что регулярно приглашал Мальцеву к себе в тогда ещё свой собственный кабинет. То со всеми прочими – выпить в честь его дня рождения. То персонально её – на кофе и поговорить о пациентках. Линьков был уникальным специалистом во всём, что касалось свёртывания крови. Он знал всё о времени кровотечения, о протромбиновом и тромбиновом, опять же таки, временах. Его рассказы о фибриногене можно было слушать бесконечно. А саги о волчаночном антикоагулянте и D-димере были ничуть не хуже поэм об антитромбине III и активированном частичном тромбопластиновом времени.
О том, как свёртывается кровь, как формируются закупорки из тромбоцитов, как творится сгусток крови, как улавливаются фибриновой сетью кровяные клетки и что при этом происходит с биохимией крови, – Линьков мог говорить часами. Стадии гемостаза были его молитвой, и он знал всё об антикоагулянтных препаратах, крови, её компонентах и кровезаменителях. Лучшего специалиста по ДВС-синдрому[20] в акушерстве было днём с огнем не сыскать. Аббревиатуру ДВС при Валерии Ивановиче было вообще опасно произносить. Потому что ляпнувший такое, тут же удостаивался лекции про образование активного тромбопластина, о переходе протромбина в тромбин и об образовании, разумеется, фибрин-полимера. В таких мельчайших подробностях, каких ни один самый садистский учебник не то что акушерства – физиологии и биохимии! – не содержит. Этиология, патогенез, лечение и профилактика разнообразных акушерских кровотечений были его, Валерия Ивановича Линькова, религией. И он готов был рассказывать о её дискурсах всем, желавшим в эту религию обратиться или хотя бы слегка причаститься. Сказать по правде, в этом было определённое очарование. Всегда есть определённое очарование в увлечённости чем бы то ни было. А знание предмета всегда вызывает уважение. Мальцева хотела в старых добрых традициях – всё знать! И потому общества Валерия Ивановича по молодости не бежала. Хотя чисто физически он вызывал у неё чувство брезгливости. Пижама на нём всегда была несвежая. Халат – помятый и затасканный. Тапки, несмотря на гордое звание «моющихся» – всегда были заёрзаны и как-то сразу даже совсем новые – состарены. Если есть люди, способные пагубно влиять на одежду и прочие предметы обихода, – Валерий Иванович Линьков был самым гениальным представителем такового народа. Да что там халаты-тапки и прочие вещи! Были у него способности и пофатальнее…
Жена Валерия Ивановича была ровно на двадцать пять лет его моложе. Женился он довольно-таки немолодым уже человеком на девице, парой курсов старше Мальцевой. Говорят, что прежде она была яркой брюнеткой с синими глазами и хорошей фигурой. Ей нужна была московская прописка, чтобы зацепиться в городе – мечте всех провинциалов. Ему очень нравился свободный доступ к красивым молоденьким женщинам. А для таких несвежих принцев, как Линьков, молоденькая жена – это весьма практичный и неограниченный доступ. Кому же из рачительных гномов не нравятся бесплатные Белоснежки?! Но Белоснежка Белоснежке рознь. Татьяна Георгиевна, будучи всего на пару лет младше жены Валерия Ивановича, никогда не видела ту яркой брюнеткой с синими глазами и хорошей фигурой. Те пару раз, что она её вообще видела, перед ней представала опухшая скорбно-блеклая тётя без возраста, без фигуры, с неопределяемого мутного цвета пожухшей радужкой. Скучную тётю-белоснежку звали Викой. Кроме имени о ней было известно лишь то, что она попала в автокатастрофу буквально сразу после замужества. Счастливый женитьбой на молодой девице стареющий потёртый ловелас Линьков купил супруге «Жигули». Вот на них она во что-то там и въехала. Переломала себе руки, ноги, нос. И тазовые кости. После чего долго лечилась. Ещё дольше проходила реабилитацию. И на работу уже не вернулась. Но сильно-сильно захотела ребёнка.
Ребёнка делали долго. Ребёнок, отчего-то, никак не хотел получаться. Хотя вроде с органами репродукции у обоих всё было в порядке. Проверялись и неоднократно!
И наконец – о чудо! – вышло. Совершенно обесцветившаяся Вика забеременела. И сразу залегла в постель. Где и пролежала ровно десять лунных месяцев. Буквально – двести восемьдесят дней провела в постели. И пищу принимала лёжа. Вероятно, ощущая себя ни много ни мало – патрицианкой. А может, всего лишь свихнулась на идее иметь ребёнка. Кто знает… Злые языки утверждали, что Валерий Иванович даже судно ей подавал в постель. Врали! Наверное…
В положенный срок её оттранспортировали в родильный дом. Весила она к тому моменту сто двадцать килограммов. В роды её никто не отважился пустить. Вику прокесарили. И случился у неё – да-да! – тот самый ДВС-синдром. Вика неделю болталась на тонкой грани между жизнью и смертью. Валерий Иванович чуть не сошёл с ума. Что не помешало ему, впрочем, зажать однажды ночью молоденькую санитарку в углу на лестничном пролёте между четвёртым и пятым этажами и стребовать с неё удовлетворения «вручную».
Когда совершенно побелевшая кожей и отчего-то ставшая какой-то сероволосой Вика пришла в себя настолько, что её можно было выписывать, Валерий Иванович перевёз её домой. Помог добраться до той самой постели, где она пролежала всю беременность, и сошёл-таки с ума. Поехал головой на своём, извлечённом из Викиного чрева, наследнике.
