Александром Вячеславовичем в театр иду. И что сама билеты на двоих купила. Так что если сдашь Сёме, с кем я иду, – на месяц отлучу от родзала! Пусть думает, что я стареющая идиотка и завела себе жиголо.
– Ой, это он от ревности такое морозит. К кому ревновать не знает, вот и морозит по первому попавшемуся. Слушай, а что у тебя с интерном-то на самом деле? Этот Саша весьма себе…
– Марго! Интерн и заведующая – это патология!
Кадр двадцать первый
Весь мир – театр!
В понедельник утром Мальцева явилась на службу, как всегда, в половине восьмого. Выглядела она отлично. А как ещё может выглядеть женщина, замечательно проведшая выходные и выспавшаяся на все сто?
– Доброе утро, Татьяна Георгиевна! – первым, кто её поприветствовал, был Родин, сидевший за столом акушерки в приёмном покое.
– Доброе утро, Сергей Станиславович.
– Отлично выглядите.
– Да и вы вполне себе!
– С тех пор как развёлся с супругой, я отлично выгляжу – это правда, – рыжий Родин добродушно рассмеялся. – Татьяна Георгиевна, в субботу, когда я был ответственным, в ваше отделение поступила мадам с запущенным поперечным положением. Кесарево делать было поздно. Плод был уже того-с… Мёртв. Так что я решил крале матку рубцами не портить – а ну как поймёт, что врачи не страшное зло и хоть изредка их нужно посещать, да и дома рожать далеко не всегда, – ну и выполнил плодоразрушающую. Старшая тут крыльями махала, велела вам звонить, но я решил не тревожить вас в выходные.
– Боже мой, Сергей Станиславович, можно я вас расцелую! – радостно воскликнула Мальцева.
– Какой прекрасный родильный дом! Красивые женщины так и норовят меня поцеловать! – Родин встал из-за стола. – Ну, извольте!
Они с Татьяной Георгиевной немного шутовски приобнялись и почеломкались в щёчки.
– Ваши отделенческие – и врачи и персонал, – с радостью шипели за спиной, что мне от вас попадёт, потому что я нарвался. Я готов и дальше так нарываться, лишь бы мне от вас попадало таким вот образом!
– Ну, это они сгоряча. У нас в отделении я что-то среднее между директором школы и надсмотрщиком на плантации. Потому что никто из них, да и из многих, кто в графике стоит ответственным дежурным, прикладного понятия не имеет, что такое плодоразрушающая операция. Так что нарывайтесь и дальше, дорогой мой Сергей Станиславович. Очень рада, что вы в нашей команде и хоть иногда можно спать спокойно. Только не говорите мне, что вы нарочно поджидаете меня тут, чтобы доложиться прежде, чем я услышу о случившемся.
– Именно поэтому, Татьяна Георгиевна, именно поэтому! Ваша старшая сказала, что вы всегда приходите на работу как штык. Ровно в половине восьмого утра. Ну, когда вообще с неё уходите. Так что с меня корона не упала оттого, что я вас тут пару минут обождал. Коллегиальность, всё такое…
– Сергей Станиславович! – внеслась в приём запыхавшаяся акушерка. – Спасибо, что согласились тут пару минут посидеть, а то санитарка в главном корпусе, а я бы ещё чуть-чуть – и лопнула!
– Вот видите, Татьяна Георгиевна? Новичок и коллегиальность соблюл и девицу от ишурии парадокса[35] спас. Вот такой я замечательный! – добродушно улыбнулся Родин. – Ну-с, до встречи на утренней врачебной конференции.
Рабочий день покатился своим обычным чередом. Внутренняя пятиминутка в отделении. Общероддомовская утренняя врачебная конференция. Обход заведующей. Текущие вопросы разной степени решаемости, при очевидной общей неразрешимости. Докладная на ординаторов первого этажа – Егорова, разумеется, убежала. Отдельный рапорт на Наезжина – за то, что не поставил ответственного дежурного врача в известность относительно госпитализации в отделение в субботу «своей девочки». Ничего страшного, по Родину это не слишком ударит. У них в перинатальном центре возможно был другой модус. Да и в обычной госпитализации ничего такого нет. Но здесь, в этом родильном доме, ответственного дежурного – особенно в выходные, когда не всегда есть заведующие и начмед, – надо ставить в известность обо всём. От поступившей в отделение женщины до забитой прокладками канализации. Он же почему ответственный дежурный врач? Именно потому, что он за всё отвечает. И без его подписи ни один дежурант отделения или тем более внеурочно забежавший в родильный дом доктор, не имеет права принимать решения. Это она сейчас «нормальная девочка», а через час неизвестно что будет. Прекрасно, что Наезжин сам подставляется. Жаль только, что не особо торопится. Профессорский родственничек, мать его. Панин докторскую уже защитил, а эту Денисенку[36] всё ещё не может прямо и грубо послать. Джентльмен! За чужой счёт, ага…
То одно, то другое, то к главному врачу вместе с Родиным и Паниным. ЧП, понимаешь, плодоразрушающая операция! Делать-то их разучились. А Родин – умеет. И Мальцева умеет. И Панин – умеет. Потому именно они – Родин и Мальцева – заведующие. А он – Панин – начмед. Ещё и потому Семён Ильич начмед, что умеет своих защищать, тут не придерёшься. Так что «тёрки» в кабинете у главного врача закончились кофейными посиделками.
Рабочий день уже близился к концу, никаких форс-мажоров, тьфу-тьфу-тьфу, не случалось, и Мальцева уже собиралась поехать домой и провести вечер в блаженном одиночестве, в постели с миской сушёной клубники, читая первый попавшийся детектив под гомон какой-нибудь старой комедии.
Но, разумеется, именно сегодня одной из многочисленных протеже Маргариты Андреевны вздумалось вступить в роды.
– Ну чё! – всунулась в кабинет голова Марго. – Я её уже в родзал спустила, иди смотри! Она немного странная, эта тётка. Зато тихая. Между прочим, не фу-фу тебе какое-то, а попадья! Поняла? Так что давай, Татьяна Георгиевна, прояви смирение и звездуй арбайтен. Никуда твоя клубника не пропадёт! Она же уже сушёная!
Действительно тихая попадья была без особых эксцессов осмотрена, предварительно бесцветным голосом попросив Татьяну Георгиевну и Маргариту Андреевну, чтобы на её осмотре и родах не присутствовали мужчины. Понятно, к кому это относилось – Александр Вячеславович сидел за столом.
– Господи, да кого она интересует, твоя пи… Твой пирожок! – высказалась Марго, чем довела свою собственную клиентку до цвета той самой клубники. Только далеко не сушёной, а полыхающей всеми цветами алого в крапинку.
– Маргарита Андреевна! – прикрикнула Татьяна Георгиевна на подругу. И, обратившись к роженице, сказала: – Катя, разумеется, я могу попросить доктора, сидящего сейчас с нами в родзале, не присутствовать. Но, если нам понадобится анестезиолог, то, извините, девочек в наличии не имеется.
– Не понадобится! – всё так же тихо и бесцветно, но твёрдо заявила роженица. – Это мой третий ребёнок, и в первых двух родах я обходилась без обезболивания.
– Ладно… Идёмте в смотровую.
Маргарита Андреевна, взяв под белые рученьки попадью Катю, провела её в смотровую с нежностью родной матери. Александр Вячеславович посмотрел на Мальцеву и, кивнув в сторону смотровой, покрутил пальцем у виска. Татьяна Георгиевна сделала ему строгое лицо, мол, цыть, у каждого свои тараканы, твоё дело сидеть и записывать то, что я тебе продиктую!
У Кати тараканов оказалось как-то слишком много. После осмотра она попросила Маргариту Андреевну посыпать просом порог родзала.
– А если санэпидстанция нагрянет? Давай так: посыплем и тут же подметём.
Выяснилось, что «так» – нельзя. Надо насыпать и, пока она не родит… Но если никак невозможно просо, то под дверь её предродовой палаты можно положить железную пластинку или иорданский кол. Это предохранит её, Катю, от дурного глаза.
– Та где ж ты тут дурные глаза видала?! – всплеснула руками Марго. – Тут все к тебе по-доброму относятся. И только свои!
– Разные тут люди ходят. Иногда человек в своём дурном глазе не виноват. Так что вы, Маргарита Андреевна, положите, – всё так же тихо, но требовательно произнесла попадья.
Марго понятия не имела, что такое иорданский кол, но метнулась к себе в кабинет и принесла какую-то железяку. И положила её на порог предродовой палаты. Ещё Катя пожелала зажечь под иконками,
