заглянула в саму душу узников — и столь же внезапно исчезла.
— Что это? — сдавленно спросил Гильза.
— Он самый. Запиратор. Это вам не дурень-стражник в коридоре. Это посерьезнее будет! Так что о побеге из этой тюрьмы лучше позабыть — сразу и навсегда. Зато пробраться в соседние камеры можно — при желании и при наличии свободного времени. А свободного времени у меня — хоть отбавляй! Я здесь уже…
Незнакомец закатил глаза, бесшумно шевеля губами.
— Лет триста, — сказал он, наконец. — Кстати, меня зовут Вангарден.
— Гильза… — машинально отозвался курьер.
— Люблю поговорить с соседями. За это время их столько сменилось… Чем еще заняться одинокому узнику? Скажу по опыту: нет ничего лучше хорошей, задушевной беседы. О чем только ни доводилось беседовать с друзьями по несчастью! И знаете, я сделал удивительное открытие: сколько бы ты ни находился в заключении, любимой темой всегда остается одно: твое же собственное заключение! Не правда ли — удивительно? Ведь столько других тем — литература, религия, философия, история, геральдика…
— А сами-то вы за что здесь?
Вдохновенное выражение на лице Вангардена сменилось разочарованием:
— Ну, вот, и вы туда же! Не все ли равно? А вот не знаю, за что я здесь!
— Как это — не знаете?
— А очень просто! Может, раньше и знал — да забыл. Просто не хочу об этом думать. Ведь есть столько других, куда более интересных тем! Хотя… Помнится, когда-то, лет двести назад, я действительно пытался как-то поднять эту тему перед тюремным начальством…
Узник рассмеялся неприятным скрипучим смехом:
— М-да, занятная, помнится, вышла история. Оказалось, что все бумаги по моему делу пропали. То ли сгорели, то ли крысы сожрали. Только никто уже не помнил за что я здесь, и на какой срок осужден. Да и сам я к тому времени успел уже позабыть. Собственно, потому-то я и задался этим вопросом…
Он снова рассмеялся. Гильза не разделил этого веселья: своеобразный юмор ситуации не пришелся ему по душе.
— И что же, вы никогда не думали добиться свободы? Вдруг ваш срок давно уже истек?
— Создатель с вами, молодой человек! — воскликнул Вангарден. — Кто ж меня выпустит, если бумаг нету? Это уже, как говорится, проблема заключенного! А вдруг я — опасный убийца? Или, чего доброго, государственный изменник? Как можно меня на свободу выпускать?
На это Гильза лишь покачал головой. Трудно спорить с существом, просидевшим взаперти добрых три сотни лет.
— К тому же, я давно уж привык здесь, — продолжил узник. — И даже не представляю, как это там — на воле. Здесь никто не мешает предаваться высоким размышлениям — о сущности бытия, о смысле жизни и природе Создателя. Нет, на волю я уже не хочу, даже не уговаривайте!
— Да я, собственно, и не уговариваю, — сказал Гильза. — Нам бы самим отсюда выбраться.
— Даже думать забудьте! — заверил Вангарден. — Если уж вас засунули в эту клетку, то здесь вам и быть, поверьте мне на слово. Кстати, какой приговор вам вынесли?
— Не было никакого приговора…
Вангарден подскочил к Гильзе и, заглядывая в глаза, потряс ему руку. Ладонь узника была холодная и отвратительно-влажная. Гильза машинально обтер руку о свою рваную рубаху.
— Как здорово! — мечтательно произнес Вангарден. — У вас все впереди — и суд, и прения, и торжественное оглашение вердикта… Будет, о чем поговорить, когда вы вернетесь в камеру!
— А если не вернемся?
Вангарден беспокойно поморгал, почесал тощую поясницу. Поинтересовался неуверенно:
— Что же вы такое натворили, что думаете, будто вас казнят?
Гильза обмер:
— Я вовсе не думаю, что нас казнят… За что? Я надеюсь, что разберутся — и отпустят…
Он не усел договорить: камера наполнилась смехом. Похоже, предположение курьера здорово повеселили тюремного старожила.
— Отпустят! Вот уморил! Давно я так не смеялся! — сквозь слезы проговорил Вангарден. — Такого отродясь не было — чтобы Инквизиция схватила кого-то, а потом и отпустила на волю! Может, ты думаешь, они еще и извинятся за беспокойство?
Он снова захихикал.
В камере вдруг стало еще темнее: по ту сторону решетки возникла одутловатая усатая физиономия. От удара тяжелой перчатки грохнула дверь.
— А ну, прекращай веселье! — прорычал стражник. — На виселице похохочете!
Вангарден в испуге отступил в тень. Как только стражник исчез, он тихонько пробормотал:
— Нельзя, чтобы они узнали обо мне. Если мне перекроют дорогу — с кем же я буду общаться?
— Не знаю, — угрюмо сказал Гильза. — Уж точно — не с нами. Я не намерен сюда возвращаться.
— Ну-ну, — снова оскалился узник. — Потом мы еще не раз вместе посмеемся над этими словами. Ладно, я пошел, а то скоро принесут ужин. Желаю приятно провести время на суде. И поскорее возвращайтесь! Безумно хочется послушать ваши рассказы — и о судилище, и о новостях по ту сторону… Буду ждать с нетерпением!
Вангарден нырнул в темноту. Донесся звук трения камня о камень.
Гильза с ужасом подумал о перспективе навсегда остаться в этих с стенах в компании с трехсотлетним безумцем.
Детектив по-прежнему спал, а Гильза стоял, уставившись в железную дверь.
Он должен вырваться на свободу.
Он должен.
8
На утро в камеру заявился адвокат. Был он щуплый, нервный и какой-то запуганный. То и дело ронял свою адвокатскую шапочку и путался в длинной черной мантии.
— Меня назначили защищать вас в процессе, — пробормотал он, отводя взгляд.
— Прекрасно! — обрадовался Хитрук. — Давайте так: вы нас освобождаете, а я помогаю вам с клиентами, а? У меня прекрасные знакомства в криминальном мире Лагора!
— Благодарю вас, — запинаясь, ответил адвокат. — К сожалению, сторона обвинения слишком сильна. Я буду настаивать на наименее болезненном способе казни…
— Что?!!
— Ну, если вас решат сварить заживо, попрошу, чтобы вас четвертовали. Если назначат четвертование, попрошу, чтобы повесили. Если назначат повешение, буду настаивать на отрубании головы. Ели решат отрубить голову топором, потребую меч, если мечом — попрошу рубильную машину. Ну а если дело зайдет о ядах — предложу использовать самый быстрый…
Когда адвокат ушел, друзья погрузились в уныние. Впрочем, вскоре они решили, что слуга закона, пожалуй, слишком мрачно смотрит на вещи.
Их покормили довольно сносной похлебкой с куском грубого хлеба. Наверное, с голоду и не такое покажется верхом кулинарного искусства. Однако расслабиться после еды не дали: в камеру явился конвой из десятка угрюмых стражников в начищенных шлемах, при алебардах.
Их долго вели в свете факелов и коптящих настенных светильников по запутанным тюремным коридорам. Затем началась крутая винтовая лестница, что вывела на новый уровень. И все повторилось снова.
— Уютное местечко, — заметил Хитрук. — Тоже, вот, мечтаю о просторной дачке…
