театр — интеллигенты. Из столовой пахло булочками. Флаги радовали глаз. Часам, наверно, к трем студентка наконец ощутила что-то вроде праздника.
Из громких разговоров избирателей Сарафанова понимала, что, похоже, большинство голосов окажется у партий право-монархического толка. Ежедневные передачи о подмене царя и проклятия в адрес Европы из телевизора делали свое дело.
В пять часов настало время идти к тем, кто заказал избирательную урну на дом. Эту урну взял под мышку дед-физрук. Сарафанова захватила пачку бюллетеней. Оба влезли в валенки, надели шубы и в сопровождении наблюдателей двинулись по списку адресов, отважно преодолевая сугробы и проваливаясь в снег, которого недавно навалило вдвое больше обычного.
В первой квартире жила роженица. Анна одним глазом заглянула в спальню, где лежал младенец — красный, крошечный, забавно трепыхавшийся, показавшийся ей удивительно длинным и тощим, почти не похожим на человека.
Во второй квартире пахло воском, ладаном, кошатиной и нафталином. В коридоре помещался календарь за две тысячи первый год с изображением Богородицы.
— Давайте бюллетень, — сказала бабушка со слабыми ногами. — Я уже решила, за кого голосовать.
В третьей в коридоре находился старый холодильник, на котором красовалась выцветшая, древняя картинка с парочкой котят. В углу картинки рваное отверстие залепили разноцветными наклейками с бананов, в основном «Чипита» и «Бонита». Наверху, на холодильнике, лежала пара папок, старая ушанка, повесть Казакевича «Звезда» с водруженным на нее растением в горшке, детали от велосипеда, над холодильником висело корыто, обещавшее упасть кому-нибудь на голову. Справа от рефрижератора стоял уже совсем необъяснимый туалетный ершик в розовом ведерке, а слева, возле продырявленной диванной подушки, относившейся к гарнитуру шестидесятых или семидесятых годов двадцатого века, лежали тапки, превращенные упорным применением в босоножки. Старичкам, которые здесь жили, полчаса пришлось разъяснять суть выборов и метод заполнения бюллетеня. Еще столько же времени они обдумывали решение, предложив Анне и ее коллегам выпить чаю.
По четвертому адресу снова жила старая бабка. Квартира ее оказалась беднее, чем все предыдущие. С ней жил сын, горький пьяница, который вышел из спальни в трусах.
— Что, кирнем? — предложил он членам комиссии.
— Ну тебя к черту! — ответил физрук, когда пьяница, раз уж комиссия пришла к нему на дом, решил проголосовать заодно с матерью. — Нашелся больной, тоже мне! Приходи на участок!
В пятой квартире дверь открыла Аленка Витушкина из восьмого «А» — двоечница, пошлячка, лентяйка, прогульщица, читательница во время уроков учебников о том, как стать стервой, а также махательница трусами.
— Ой, блин! — пропищала Аленка и скрылась.
Комиссию вызвали деду Аленки. Отца у нее не было. Как звали мамашу, учительница истории знала, потому что безрезультатно звонила ей уже раз двадцать. Все прочие способы как-то влиять на Аленку были испробованы и не давали никаких результатов.
«Хоть в чем-то повезло!» — решила Сарафанова и двинулась беседовать с родительницей. Как она мечтала выложить ей все о подвигах Аленки! На собрания мамаша не являлась. Все попытки дозвониться были тщетными, поскольку трубку брала либо Аленка, либо вообще никто. Аленка же, узнав училкин голос, неизменно заявляла, что мамы нет дома. Однажды Анна разозлилась и решала позвонить в два часа ночи. Трубку снова никто не снял. Дед, как стало теперь ясно, плохо слышал, ну а дамы, видимо, гуляли. Аленка так достала Анну, что историчка приняла решение явиться к девочке домой. Была ее мама дома или нет — осталось тайной: восьмиклассница спустила на учительницу пса.
Мать Алены Витушкиной выслушала все жалобы, покивала головой, позевала, пожаловалась на жизнь и пообещала принять меры. Между тем Аленкин дед пыхтел над бюллетенем и никак не мог принять решение.
— За кого голосовать-то? — наконец спросил он дочь.
Та переадресовала вопрос комиссии.
— Решить должны вы сами. Мы не можем вам подсказывать, — сказала Сарафанова.
— Да ладно! — буркнула мамаша. — Подскажите! Что вам, трудно, что ли?
Именно так вела себя Алена на контрольных. Наверно, окажись рядом еще один избиратель, Витушкины потихоньку списали бы у него из бюллетеня.
В несколько квартир они в итоге так и не попали: избиратели не всегда заботились о том, чтобы дверь подъезда была отперта. Когда пошли обратно на участок, угодили под обстрел снежками. Это мстили те, кто плохо успевал по физкультуре и истории. Физрук хотел поймать негодников и, бросив урну в снег, помчался догонять их. Народные волеизъявления в ящике оказались несколько подмоченными.
Анне было интересно, не придет ли на участок еще кто-нибудь из родителей ее лоборясов: она нашла в списках несколько знакомых фамилий. Тщетно. Видимо, привычка прогуливать была семейной чертой и передавалась по наследству.
К восьми Анна почувствовала усталость. Созерцание кудрявого младенца, опускавшего розовой ручонкой бюллетень своей мамаши, — и то не слишком подняло настроение. Чтобы развеять скуку, Анна начала играть сама с собой: «Если сейчас зайдет мужчина, то мне удастся победить этих чудовищ- восьмиклассников, а если женщина — то нет».
Вошел Андрей.
Тот самый, из архива.
За четыре месяца, прошедших с исторического дня, когда в руках их оказался необыкновенный документ, они не виделись, но Сарафанова узнала его сразу, немедленно, мгновенно, как только увидела или даже до того, как увидела. Аспирант, смотревший, как обычно, не по сторонам и не вперед, а внутрь себя, неспешно подошел к учительнице физики, соседке Анюты. Подал паспорт.
— Здравствуйте, Андрей! — сказала Анна.
Аспирант от неожиданности вздрогнул и взглянул на девушку. Секунду размышлял. Потом ответил:
— А, поклонница подделок, это вы! — И едко улыбнулся.
Через пять минут, когда он бросил бюллетень в ящик, Анна и Андрей болтали, словно оба долго ждали этой встречи:
— А я теперь учительница.
— Просвещение в массы? Замечательно. Наверно, объясняете ребятам, что Петра украли злые англичане?
— Ну и вредина же вы.
— По-прежнему считаете, что письмецо не было липой?
— Понимаете…
— Наверное, довольны тем, что происходит? Петербург… Санкт-Петерс-Бурх, — поправился аспирант, навечно преданный Петру и его времени и яро осуждавший новые названия, — Петерс-Бурх наполовину разрушили. Замечательно! А вам хоть монархисты заплатили за открытие?
— Да хватит! — возмутилась девушка. — Не стыдно вам бросаться такими обвинениями?! Вот так вот, просто, ни с того ни с сего!
Андрей, похоже, понял, что повел себя неинтеллигентно.
— Простите, — сказал он. — Я правда… с этой диссертацией… замотался… скоро, видимо, рехнусь. Устал. Голова уже не работает.
— Значит, вы живете недалеко? — перехватила Анна инициативу.
— На Связистов.
— Так я тоже на Связистов! Значит, мы соседи! И ни разу не встречались.
— Это потому что я всегда не здесь, — пошутил парень. — Я живу в петровских временах.
— Так я ведь тоже!
— Тьфу ты! Я и позабыл. А это злополучное письмо… Хотите, я вам докажу, что это липа?
