Кабина была пуста.
- Ну, во имя Аллаха!
Задняя дверь микроавтобуса открылась легко, без скрипа.
- Господи...
На дне салона лежали два тела, накрытых большим и тяжелым куском брезента.
- Отойди-ка, майор! - Асхабов перегнулся внутрь, насколько это было возможно, и потянул на себя дальний край материи:
- Живой! Живой, да?
Тут и Владимир Александрович не разглядел даже, а угадал какое-то шевеление:
- Самошин? Ну, бляха... Живой!
Журналист был крепко-накрепко, по рукам и ногам спеленут парашютными стропами. Шея его профессионально фиксировалась петлей-удавкой, которая при этом удерживала ещё и забитый в рот кляп.
- Нож есть? А то задохнется от радости!
Опережая Асхабова, майор до конца сдернул с лежащих брезент:
- Гвоздюк?
- Вах-х...
Второго журналиста никто не связывал.
Нужды в этом, собственно, не было. Длинное, нескладное тело телевизионного оператора оказалось мертвым: одна ладонь у сердца, другая сжата в кулак.
На запрокинутом лице, вокруг синих губ темнели кровоподтеки.
- С ним что - все? Точно, да? - Не хотел верить себе Асхабов.
Владимир Александрович убрал руку с шеи покойника:
- Да. Уже давно...
- Ах, билять! Порву, падлы!
И в этот момент тихо, по-кошачьи всхлипнул Самошин...
* * *
Владимир Александрович обернулся на скрип дверных петель:
- Спит?
- Заснул. - Асхабов прошел к столу. - Убирать?
- Да, пожалуй. Мне достаточно.
Хозяин взял почти пустую литровую бутыль 'Московской', закрыл её и упрятал в шкаф:
- Ладно. Аллах простит. Верно, майор?
- Не знаю. Я православный, нам разрешается...
Вообще-то, они с Асхабовым выпили всего по стаканчику, остальное водка досталось вызволенному из плена журналисту.
Вот ему-то как раз водочка пришлась как нельзя кстати...
- Успокоился хоть немного?
- Ну, в общем - да. Развезло парня, но это и к лучшему.
На крепость опустилась ночь, и Владимир Александрович опять остался один на один с начальником республиканской гвардии. Тусклая лампочка под потолком, стол, скатерть... Со стороны могло показаться, что Виноградов заглянул сюда просто по-соседски, на чашку чаю.
О главном говорить не хотелось.
- Оператора жалко.
- Этого, второго? Да, конечно.
Всем известно, что для заложников последние сутки перед решением их судьбы являются самыми тяжелыми. Страх и надежда, неуверенность и возбуждение сменяют друг друга, доводя людей до нервного срыва, непоправимо уродуя психику и даже порой - убивая.
Алексей Самошин ещё не скоро окончательно оправится от пережитого. А Виктор...
- Он что, действительно здорово пил?
- Да, постояннно. Зашибал... - Виноградов припомнил отечное, вечно похмельное лицо Гвоздюка.
- Он с какого года?
- Не помню. Лет на десять-двенадцать старше Алексея.
Конечно: возраст уже, подорванное алкоголем сердце. Вот и приступ. Самошин сказал, что Виктор даже не мучался - умер во сне, прошлой ночью. Когда стали будить, спохватились - ан, уже поздно!
Бедняга-журналист... Владимир Александрович представил себе, каково это ему было - пролежать несколько часов в полной неизвестности, спеленутым, посреди чужих гор.
Да ещё бок о бок с мертвецом.
Майора передернуло:
- Значит, что у нас получается?
- Да, собственно, хорошего мало.
Они оба старались 'работать' с Самошиным мягко, без давления, но кое-что из его сумбурных, путаных обьяснений вытянуть удалось.
Во-первых, обстоятельства похищения. В целом они не отличались от официальной версии: выехали в горы, снимать репортаж про нефтепровод, сразу за перевалом 'жигули' остановили вооруженные люди, пришлось пересесть в другую машину. Потом журналистам завязали глаза и повязки снять разрешили только в каком-то бункере...
Вообще, за время плена Самошин и Гвоздюк сменили несколько пещер и подвалов. Была, кажется, даже одна городская квартира. Но в подробностях, касающихся численности, вооружения, экипировки и мест базирования похитившей их банды Алексей пока путался - вполне естественно, эту информацию из него вынут позже московские профессионалы.
Кормили журналистов небогато, но вдоволь. Не били. Бытовые условия, конечно, убогие - каменный век, но жить можно.
Что же касается последних событий, то с точки зрения заложника они развивались так. Позавчера им с Виктором сообщили, что из России наконец прибыли деньги - все двести тысяч долларов. По такому поводу был организован даже праздничный ужин...
Но уже следующим вечером произошло что-то страшное: шум, стрельба, нечеловеческие крики. Когда все стихло, заложникам показали окровавленное тело. Якобы, человек под пытками признал, что послан для организации побега журналистов. И что ночью готовится нападение спецназа на лагерь... В подтверждение этого была продемонстрирована записка Виноградова.
- Саныч, я ведь сразу понял, что это ты писал! - Хитро улыбнулся уже окончательно осоловевший от выпитого Алексей. - Когда там насчет метро был намек... Насчет той истории, верно?
- Верно, - кивнул без особой охоты майор. - А потом что?
- Потом нам наручники надели. И сразу увели, суки... Куда-то ещё дальше в горы... А ночью Витька умер!
Самошин успел ещё поведать, как нынешним утром его связали, бросили рядом с покойником на пол 'мазды' и отвезли в неизвестность.
После этого началась очередная пьяная истерика, и хозяин увел журналиста спать - под присмотр автоматчиков.
... Владимир Александрович зевнул:
- Ладно. Поздно уже... Я готов!
- К чему? - Поднял брови Асхабов.
- Ну, хотя бы выслушать ваши предложения. Предложения по версии, которая станет официальной.
- А в чем, собственно, дело? Что вас смущает, майор?
Виноградов отставил чашку:
- Ничего себе, шуточки... Самошин - это, конечно, хорошо. Но ведь бандиты нас все-таки надули, второй-то журналист вернулся мертвым! А российские деньги, между прочим, заплачены за обоих заложников, припоминаете?
Хозяин опять сделал удивленное лицо:
