Радован ударил по струнам.
- Это горькая тайна! Лишь избранным дано знать ее!
- Не таи печаль в груди, дабы она не поразила твое сердце! Доверь ее певцу и чародею своего племени! Девушки поверяют тоску свою моим струнам, вожди и старейшины вверяют мне свои огорчения, так неужто не откроется брат брату!
Баламбак опустил голову и принялся раскачиваться из стороны в сторону. Он размышлял над словами чародея Радована.
А тот гордо сидел на земле и, легко касаясь струн, подбирал печальную гуннскую песнь. Ему хотелось кричать от великой радости, что Тунюша не оказалось дома. Правда, радость отравляла грустная мысль, что вероятнее всего, и Любиницы нет в лагере, что пес спрятал ее где-нибудь в другом месте, а может быть, даже увез с собой в Константинополь. Он охотно оставил бы Баламбека с его печалью и отправился дальше искать следы похищенной девушки. Однако старику хотелось развязать узел, узнать причины столь странной всеобщей грусти, поэтому он терпеливо ожидал ответа Баламбека.
Гунн долго молчал, наконец он перестал качать головой и вперил свой взор в Радована, пристально всматриваясь в него.
'Неужели он вспомнит Радована? Будь проклята гуннская память, помогите, о боги, поразите его слепотой!'
От все души молил богов Радован, не отводя взгляда от мутных глаз Баламбека. Медленно сузились зрачки гунна, глаза его спрятались в глубоких глазницах под плоским лбом. Баламбак не узнал старика.
'Барана тебе принесу, Святовит, а Моране - козла, жирно откормленного козла за то, что вы ослепили вонючего пса!'
- Значит, ты чародей, говоришь?
- Да, я сын великого пророка и певца при дворе Аттилы.
- А если я поведаю тебе печаль свою, исцелишь ли ты мои раны? Сможешь ли спасти мою голову?
- Лишь боги всемогущи! Но, говорю тебе, я исцелил тысячи сердец, тысячи голов извлек я из ловушек.
- Тогда пошли!
Баламбак увел певца в свой шатер и там открыл ему тайну бегства Любиницы.
- Эта славинка - ведунья. Тунюш околдован. Смерть грозит нам!
Радован, задумавшись, по своему обыкновению протянул руку к бороде погладить ее, но пальцы наткнулись на бритый подбородок.
- Заколдован - чародейка - смерть, о-о-о, - стонал Баламбак. - Так думаю и я и воины, так считает Аланка - королева наша заплаканная, зорька утренняя, соколица. Заколдован, отравлен чародейкой! Можно ли вылечить его сердце? Или смерть долотом выдолблена на нем?
Радован нахмурил лоб и наморщил брови: он думал.
'Ты попался, Радован, - рассуждал старик про себя. - Выпутывайся теперь, как можешь, не то - конец тебе. Аланка - женщина, королева, а женщина - есть женщина. И не пить мне вина до смерти, если к бегству Любиницы не приложила руку Аланка. Пусть молодые лисы играют моим черепом, если все это не приправлено ревностью и местью. Они не получили Любиницы... но что, если она не спаслась, а погибла, о боги, боги!'
У Радована защипало глаза, он потянул носом воздух, фыркнул и раздул ноздри, как молодой жеребенок.
- Не выдолблена в его сердце смерть, но написана на песке. Пройдет ливень, и слова сотрутся. Идем к Аланке! - повелительно произнес он и, отбросив полог, вышел из шатра.
Баламбак покорно последовал за ним.
Перед шатром королевы певец коснулся струн и запел песнь о солнечной розе, распустившейся посреди степи. Баламбак хотел первым пройти к Аланке.
- Нельзя, - рукой преградил ему путь Радован и вошел один. А когда увидел Аланку, глаза его загорелись восхищением.
'Клянусь богами, она достойна новой песни. Она похожа на вилу!'
Но тут же опустил взгляд, преклонил колени и произнес:
- Дух предков проник в мое сердце и поведал мне: встань и иди туда, где светит солнце твоего племени. Ты нужен кому-то! И отправился старый певец и чародей, и шагал без отдыха, и вот он стоит перед тобой, королева, чтоб помочь тебе в твоей печали. Велика твоя боль. Ты вырвала терний, проникший в сердце, удалила чародейку-славинку!
Радован умолк на миг, искоса взглянув на Аланку. Ее лицо побледнело.
'Попал!' - подумал он и продолжал:
- Об этом не подозревают воины, не подозревает Баламбак, но вернется твой повелитель и тут же догадается обо всем. Поэтому я пришел, чтобы помочь тебе, на него же напустить забывчивость, заговорить чары Любиницы.
- Ты все знаешь, о не губи меня!
- Кто решил спасти тебя, тот не станет тебя губить. Не таи от меня ничего. Тайны опускаются в мое сердце, как в могилу. Скажи сначала, жива ли славинка или сгинула, мерзкая колдунья!
- Не знаю, горы Гема хранят тайну.
Радован приставил палец ко лбу и задумался.
'Горы Гема... триста бесов спят в этих глазах, она завела ее на юг к волкам и кочевникам, на верную погибель'
- Ты мудро поступила, королева, не послав ее к Дунаю. Но чародейка отравила зверей и выберется на свободу. Пока она жива, нет спасения Тунюшу. Расскажи, как ты освободила ее, рассказами обо всем подробно, я отправляюсь за ней вслед и убью ее!
Аланку охватила бурная радость. Взяв кожаный мешочек, она протянула его Радовану.
- Вот плата! Спаси меня, и наше племя будет веками тебя славить!
- Я не хочу платы, но деньги могут пригодиться в пути, поэтому я возьму их. Рассказывай!
Обрадованная Аланка рассказала все о Любинице. Помянула и о том, что у коня, на котором ускакала девушка, правое переднее копыто вывернуто в сторону. Нетрудно определить его след.
Радован попросил вина. Рабыня внесла великолепный роговой сосуд. Певец поставил его перед собой, поднял с пола попонку, разгреб землю и закопал в нее сосуд по самое горлышко. Потом принялся бормотать 'заклинания', которые якобы заставят Тунюша позабыть Любиницу. Он кривил лицо, закатывал глаза, чмокал губами, разводил руками над вином и все бормотал, бормотал по-латыни:
- Devoret te diabolus, cauda vaecarum, devoret, devoret [пусть сожрет тебя дьявол, коровий хвост (лат.)].
Охваченная безмолвным ужасом, Аланка вслушивалась в непонятные слова. Грудь ее вздымалась, она не сводила глаз со старика.
Закончив обряд, Радован накрыл сосуд платком.
- Храни этот напиток! Когда вернется Тунюш, приветь его этой влагой, и в один миг ты, единственная, станешь для него желанной. О славинке он больше и не вспомнит. А я утром отправлюсь за нею, чтоб убить ее во славу и на благо племени гуннов, на радость и счастье твоей любви.
Старик взял мешочек с золотом, грянул дикую песнь и вышел из шатра.
- Радуйся, - сказал он снаружи Баламбеку. - Радуйся, ибо спасен Тунюш, спасена наша королева! Твоя голова останется на плечах, о великий слуга всемогущего господина!
Мгновенно вокруг чародея собрались воины, на огне зашипел жир, рабы притащили меха с вином, и весь лагерь весело заплясал под звуки вдохновенной лютни.
Радован принимал почести с большим достоинством. Тыква, из которой пил, непрестанно наполнялась вином, он рассказывал изумленным гуннам о таких чудесах, что сам поражался, откуда только берется в его голове столь непостижимая премудрость? С тех пор как он стал бродяжить по белому свету, его уста никогда еще не лгали столь вдохновенно, как в тот вечер. Поздней ночью радость его достигла предела. И лишь одна-единственная капля горечи отравила ее: ему хотелось напиться допьяна, а он не решался. Трижды до крови закусывал он губы, ловя себя на том, что в хмельном угаре чуть не ляпнул необдуманное слово. В полночь он важно поблагодарил всех и сказал Баламбеку:
