Одолев первый испуг, старик сообразил, что Тунюш не мог еще вернуться из Константинополя, и храбрость возвратилась к нему; шагом двинулся он дальше. Вскоре он разглядел повозку, коней, копья, воинов.
'Купцы!' - подумал он, подхлестывая коня и закричал издали:
- Pax, eirene, pax, pax!
Тени у костра вскочили и схватились за копья.
- Pax, вам, pax, - кричал Радован, ударяя по струнам.
Его окружили хорошо вооруженные воины, спрашивая, кто он и откуда.
В это время раздвинулся полог у входа в небольшой шатер, высокий человек, одетый, как купец, приблизился к огню и крикнул Радовану:
- Чего тебе здесь надо, гунн?
Старик выпучил глаза, растопырил руки, из его широко раскрытого рта сперва вырвался непонятный звук и наконец губы произнесли:
- О Нумида!
19
Смуглый, богато одетый купец при восклицании Радована отступился на шаг. По лбу его пролегли глубокие морщины. Знакомым эхом, что прозвучало над бурными волнами и потонуло в реве бури, показался ему голос, вышедший из косматой груди. Он высокомерно посмотрел на всхлипывающего старика. Воины ожидали приказа, не снимая рук с копий и рукояток мечей.
- Что ты болтаешь, гунн? О ком вспоминаешь, произнося незнакомое имя?
Голос купца звучал чуждо, надменно. Радована охватила печаль. Неужели он ошибся! Старик обвел взглядом воинов. Незнакомые, хмурые лица. Милости от них не жди; физиономии словно вырезаны из стали. Радован почтительно поклонился чужеземцу.
- Могущественный, не пронзай стрелами своих взглядов путника, возвещающего тебе мир и несущего в сердце священные тайны. Пусть неизмеримым будет твое великодушие, подставь ему ухо. Клянусь Христом, не раскаешься!
Купец внимательно вслушивался в голос старика. Далекое эхо словно бы приближалось. Воспоминания пробуждались в его душе.
- Войди в шатер!
Полог у входа закрылся за путником и купцом. Воины воткнули копья в землю и собрались вокруг огня.
- Говори, гунн! Под шатром умрут твои слова. Откройся!
При веселом свете факела Радован посмотрел в глаза собеседника.
'Пусть сожрут меня вурдалаки, если это не Нумида'.
- Могущественный, выслушай! Нет обмана в моих словах! Ты назвал меня гунном, но я не гунн. Я славин, певец, что бродит по белу свету с севера на юг и с юга на север. Град славинов привечает меня, и Константинополь отворяет двери своих кабаков при звуке моих струн. И не только кабаки: я играл перед деспотом, гостил в вилле господина Эпафродита.
Купец закусил губу и нагнулся к Радовану.
- В вилле Эпафродита? Что ты говоришь? Не произноси этого имени! Он бунтовщик, он изменил священному двору.
- Господин, ты сказал, что мои слова умрут под шатром! Я не верю, что он изменник. Он защищал невинных. Он спас Истока, спас Ирину!
- Не называй этих имен! Смерть зажмет рот всякому, кто называет их!
Купец отчетливо представил себе события минувшего. Потом подошел к старику, положил ему руку на плечо и пристально взглянул в небольшие серые глаза Радована.
- Мир с тобой, Радован! Я - Нумида! Ты не ошибся!
Радован вскочил с места и раскрыл объятья, собираясь радостным воплем приветствовать Нумиду. Но тот, приложив ладонь к его губам, поднял палец и сурово произнес:
- Тайны умрут здесь! Они не выйдут из шатра!
Радован понял, что Нумиду сопровождают люди, которым не следует знать, откуда и куда направляется их хозяин. В безмолвной радости размахивал он руками, прижимал их к груди, потом принялся целовать руку Нумиды; он хохотал, зажимая себе рот ладонью, и в конце концов пустился выделывать ногами коленца, как подгулявший пастух.
Успокоившись, старик придвинулся к Нумиде вплотную и таинственным тоном спросил:
- А есть ли у тебя вино Эпафродита?
- Есть, дядюшка! Ты напьешься так, что луна с неба среди ночи исчезнет, а звезды загорятся ясным днем.
- Ах, Эпафродит, если б ты знал, как любит тебя Радован!
Нумида улыбнулся и, подмигнув, вышел из шатра. Он приказал страже нести караул влево и вправо от дороги, а остальным воинам лечь спать. Потом подошел к высокой повозке, накрытой холстом, и шепотом спросил о чем-то раба, сидевшего возле нее. Тот молча кивнул головой, тогда Нумида отдал ему какой-то приказ. Повару он велел принести вина в шатер и приготовить ужин для гостя.
Затем Нумида возвратился к Радовану, и вслед за ним повар поставил на пестрый ковер посреди шатра кувшин и долго пил, зажмурив глаза, словно вкушал единственную и самую большую радость жизни.
- Как бывало в Константинополе, - наконец сказал, глубоко вздыхая и не выпуская из рук глиняный кувшин. - Клянусь всеми богами, твоими и моими, под солнцем нет человека, который любил бы тебя больше, чем я!
Он снова приложился к кувшину и, поглощая сладкое лесбосское вино, всем своим видом выражал бесконечное наслаждение и безмерное уважение к обладателю такого напитка.
- Как бывало в Константинополе, и в то же время это вино в десять раз лучше того. Я тосковал по нему с тех самых пор, как расстался с Эпафродитом!
Нумида опустился на мягкую шкуру персидского архара, - радость старика доставляла ему удовольствие.
- Объясни мне, Радован, почему ты превратился в гунна?
Старик по привычке растопырил пальцы, чтоб огладить свою несуществующую теперь бороду.
- Почему я превратился в гунна? Это великая хитрость! Столь великая и значительная, что потомки наши и в десятом колене будут слагать о ней песни. А пока не спрашивай больше. Если б я рассказал тебе все, меня сокрушила бы такая печаль и охватил такой гнев, что их не залило бы все вино Эпафродита. Завтра все узнаешь. И так изумишься, что не сможешь заснуть три ночи подряд. Запомни, целых три ночи! А пока лучше ты поведай мне об Ирине и Эпафродите!
- Они оба спасены, оба счастливы!
- Клянусь Перуном, не напрасно мы страдали! Рассказывай!
- Сперва скажи, где Исток. Меня послал к нему Эпафродит. Он ушел от погони, это ясно. Но помнит ли еще доблестный варвар об Ирине? Она тоскует по нему, как горлинка, дружка которого весной убил из лука шальной мальчишка.
- Помнит ли он ее? Еще бы! Лишь во время сражения, убивая врага, он возможно, не думает о ней. А знаешь ли ты, что он разбил антов и передушил их всех, как ястреб цыплят? В бою он вепрь, волк, сатана, как сказали бы христиане. Тогда лишь он, возможно, не думает о ней. А все остальное время... Голова его падает на грудь, словно затылок у него из мягкой пряжи. Глупо, конечно. Но что поделаешь?
- Где мне найти его? Едем со мной, старик! Я несу на груди большое и важное для Истока письмо.
Радован умолк. Сжав левой рукой свой подбородок, а правой - лоб, он задумался.
'Предложение заманчивое. У Нумиды повозка. Его спутники - полные кувшины. Поездка была бы приятной. О женщина, чтоб ты потонула в бесовском озере! Не будь женщины, мне не пришлось бы давать обеты. Ой, Любиница, ты, наверное, раскаиваешься в волчьем желудке, что так загнала старика. Но я поклялся Святовитом, и не могу, нет, не могу без нее вернуться. Вот убью Тунюша, тогда и вернусь, а так - нет!'
Радован медленно убрал ладонь со лба, опустил левую руку и сказал:
- Нет, не поеду с тобой!
Нумида ничего на это не ответил. Радовану показалось, будто он обиделся. Они оба потянулись к кувшину. Раб принес ужин. Старик взял кусок мяса, но ел с трудом, куски застревали у него в горле. Он
