– Сошью связочки, косточки сложу, аппаратик Илизарова на три месяца, и рука как новая!
– Действуйте! – согласился полковник и принял наркоз как внутривенно, так и через маску.
Весь хирургический персонал, ассистирующий Боткину, глядел на его великолепные манипуляции и в едином порыве шептал про себя: «Гений!» И сам Никифор знал сейчас о себе все.
– Шить! – тихо просил он и тут же получал в руку зажим с нужной иглой.
Он прошивал связочки так, как в старые времена девушки вышивали портрет любимого, пронизывая натянутое на круг полотно. Склеивал косточки, как будто складывал художественную мозаику… Лицо его было столь одухотворено, что казалось, будто оно освещает операционное пространство, а не софиты, горящие тысячеваттно.
Полковник на мгновение пришел в себя и увидел, как Боткин ввинчивает в плоть его руки металлические штыри.
– Что это? – пролепетал он, играясь с сознанием, пытаясь ухватить ускользающий зрительный образ. – Что?.. Платиновые…
– Спим-спим! – ласково проговорил Никифор, и на лицо полковника вновь водрузили маску, из которой он вдохнул густо и проиграл сознание анестезиологу.
Операция продолжалась четыре часа, а когда закончилась и полковника повезли в палату, в операционной раздались аплодисменты. Особенно хлопала в ладоши медсестра, делящая с Боткиным диван в ординаторской.
– Гений! – услышал Никифор наяву.
– Я знаю, – улыбнулся, нивелируя серьез.
– Такие операции даже в Москве, в ЦИТО, не увидишь!
– Спасибо, – поблагодарил хирург всех, освободился от халата и решил сегодня с медсестрой не спать. Он не хотел смешивать гениальное с обыденностью.
Выйдя в коридор, он увидел каталку с мертво глядящим Арамовым, закричал, что он не Господь Бог, что он не воскрешает, а потому каталку в морг!!!
– К Ахметзянову! – добавил, заходя в уборную.
Там он почему-то расплакался. Слезы лились рекой, он даже подвывал негромко, пока в уборную не явилась любовница-медсестра, не взяла хирургическую голову в объятия и не укачала ее почти до сна.
– Мой дорогой! – приговаривала она. – Мой милый…
Затем произошло то, чего сегодня никак не хотел делать Никифор Боткин. Он совокупился с обыденностью, утеряв ощущение сегодняшнего гениального порыва.
– Как можно! – воскликнул хирург, когда вышел из женского тела пустым.
– Боже мой, в уборной!!!
Он немедленно бросился домой, в свою холостяцкую однокомнатную квартиру, заваленную медицинскими книгами, журналами и проспектами.
В квартире его стошнило.
Он попил воды и уселся на пол, уложив голову на горячую батарею.
Еще час назад Никифор Боткин был уверен, что его руки, проворные пальцы, душа – все это одухотворено тем, что называется талантом, гениальностью в конце концов! После операции он стряхивал пот со лба и жалел сию влагу, уверенный, что и в ней заключен некий эликсир… А сейчас он лежал и дрожал всем телом, ему было стыдно за свою стопроцентную уверенность в своей гениальности, за браваду Божественным даром, который, казалось, улетучился внезапно, оставив тело пустым, а руки никчемными.
Заставь сейчас Никифора повторить сегодняшнюю операцию, он бы не знал даже, как начать. Что эта операция – как обойтись с простым аппендицитом, не приходила картинка!..
Боткин завыл. «Ах, зараза! – всплыло у него в мозгу. – Она украла дар мой! Она!.. Вместе с семенем унесла!!!»
От этого открытия в глазах Никифора поплыли черные рыбки, оставляя такие же черные круги, он взвыл волчарой, затем что было силы стукнулся головой о батарею, повторил удар и, почувствовав, как за ухо стекает горячая кровь, закрыл глаза и принялся ждать смерти. Жить бездарностью Никифор не желал…
Он сидел, уложив руки на пол, ладонями вверх, как будто вены взрезал, и представлялась ему рана на голове, из которой, пульсируя, вытекает кровь… А еще ему представилось, как бы он лечил эту рану. Вероятно, трещина в черепе. Надо обрить голову, если есть осколочки кости, сложить их аккуратно на марлю, поглядеть, не течет ли с кровью мозговое вещество – тогда шансов нет, затем остановить кровепоток, сложить осколочки на клей, если просто трещина – скобочками и все…
На этом месте воображаемой операции в груди у Боткина будто солнцем летним облилось… Он вдруг вскочил, бешено завертел глазами, затем бухнулся на колени и забормотал придуманную тут же молитву:
– Спасибо, Господи! Благодарю Тебя, Ты вернул мне то, что Сам дал!.. – Он уже не отваживался на слово «гениальность», даже не хотел о «таланте» вслух говорить. Они с Господом и так знали, о чем идет речь. – Буду бережлив, Господи, к дару, буду скромен и тих!..
Далее слова к Богу у Никифора истощились, хирург дополз до шкафа, откуда выудил аптечку, схватил банку с перекисью водорода и полил ею голову обильно. Густо зашипело, и Боткин, кривя лицо, перетерпливая боль, наложил повязку шапочкой.
Он выбрался на улицу, поймал такси и прибыл в больницу, которая пустым безмолвствием встречала поздний вечер.
