Операционную окружили. Командовал нарядом лейтенант Левченко, он и ворвался первым, сдернув с автомата предохранитель. За ним следовали двое сержантов.
Первое, что увидел Левченко, был лежащий в луже крови хирург Боткин, который в запрошлом году зашил лейтенанту легкое, простреленное бандитом, тем самым сохранив милиционеру половину дыхалки и профессию.
– Никифор… – на глаза Левченко навернулись слезы.
Боткин открыл глаза и прошептал:
– Вот он, бандит!.. – и потерял сознание.
– А ну встать! – приказал лейтенант Алехе и случайно дернул автоматом. Раздалась короткая очередь, которая расшила мускулистую грудь охранника, двумя пулями добралась до огромного сердца и через две секунды убила Алеху.
За эти две секунды Алеха много чего передумал. Вспыхнуло обидой останавливающееся сердце: вот приняли его за бандита, а он на ставке охранника. Затем умирающий вспомнил, что все-таки потратил иены, но на косяк анаши, что так и не побывал в Москве, а ровно перед смертью подумал, что пережила его мать со всеми ее болезнями и что были у Алехи всего две бабы, да и те какие-то блеклые…
Алеха упал с высоты своего роста на пол и умер. Сто пятнадцать килограммов поколебали пол настолько, что перепуганная больница подумала о землетрясении.
– Ишь ты! – удивился лейтенант Левченко и посмотрел на автомат. – Какой язычок нежный!..
– Товарищ лейтенант, – оповестил один из сержантов, притрагиваясь двумя пальцами к сонной артерии упавшего, – наповал.
Второй сержант как бы невзначай заметил, что на убитом форма охранника больницы, а еще приглядевшись, добавил:
– Да это же Алеха, десантник! Два прыжка у него…
Левченко побледнел, осторожно поставил автомат к стене и опустился на колени перед хирургом Боткиным.
– Эй, – окликнул он. – Товарищ доктор!..
Но Никифор не отзывался.
Его душа, как маленький воздушный шарик в ураган за ниточку, еле держалась за ребра каким-то божественным волосом. Испуганная своим раненым телом, в любую секунду она была готова сорваться в небеса, как белая голубка, оборвав волосок, как ненужную пуповину.
– Врача! – прошептал Левченко.
По рации запросили военный госпиталь, откуда прибыл полковник медслужбы Громов. Хирург велел всем выметаться из операционной, вызванным медсестрам наказал срочно мыть руки, а ту, которая при виде окровавленного Никифора завыла нечеловечески, велел обколоть транквилизаторами и уложить в одноместную палату под замок.
Мертвого Алеху отволокли к моргу и сдали без расписки патологоанатому Ахметзянову, который, несмотря на поздний час, исполнял свои обязанности добровольно.
Коротко ему поведали о том, что, помимо охранника, сильно пострадал и хирург Боткин, так что: «Дверь не запирай», – посоветовали…
В это же время в больницу прибыло милицейское начальство среднего звена. У Левченко временно было отобрано оружие, а главенствующий майор сказал:
– Что ж ты, Левченко, в безоружных человеков стреляешь! Особливо в больнице, где сейчас лежит наш раненый командир полковник Иван Семенович Бойко!
– Так оружие подвело, – опустил глаза лейтенант. – Живым брать хотели, а собачка… палец…
– Проверить надо, – продолжал майор. – Чего этот кусок мяса напал на доктора! Не состоял ли на учете в психдиспансере, не было ли дураков в семье!.. – Майор поправил портупею. – Проверить и доложить!
– Есть! – ответили.
– А ты, Левченко, – облизнул правый ус майор, – в общем, автоматишко пока изымем, домой иди… А за спасение доктора…
Впрочем, мысль свою командир не закончил, развернулся и зашагал к выходу, про себя думая, что своих в обиду не даст, применение оружия обоснует… Таких, как Левченко, у него мало…
В это же самое время медицинский полковник Громов проводил Никифору Боткину трепанацию черепа. Присутствующий персонал наблюдал за руками военврача и с каждым его действием все более убеждался, что вояка не спасет их гения. Уж больно пальцы хирурга были толсты и неуклюжи…
Всем привиделся лик Ахметзянова, его ясная улыбка, но тут полковник Громов вдруг сказал всем: «Спасибо за хорошую работу», – быстро сбросил халат прямо на пол, щелкнул кровавыми перчатками и скорым шагом направился к выходу.
– Жить будет? – поинтересовался кто-то с удивлением в голосе.
– А как же…
Дверь в операционную хлопнула.
Спящего Боткина отвезли в девятнадцатую палату и установили кровать возле кровати полковника Бойко. Иван Семенович находился к этому моменту в сознании, чувствовал себя прилично, лишь в легких было неприятно – от наркоза. Его прооперированная рука была упакована в аппарат Илизарова, и со стороны казалось, что полковник вознес ее для приветствия «Хайль Гитлер!».
Едва придя в себя, полковник Бойко обнаружил на тумбочке стакан киселя из неизвестной ягоды и
