«Нет, – еще раз задумался Ахметзянов, – никак не похож он на человека, который побывал в катастрофе и которого признал мертвым даже Никифор Боткин».
Молодой человек сделал несколько шагов навстречу патологоанатому и протянул руку, далеко торчавшую из рукава.
– Студент Михайлов, – представился.
– Патологоанатом Ахметзянов, – медик пожал тонкую, но крепкую кисть. – Рустем Ренатович.
– А вот имени своего я не помню, – расстроился студент.
– Бывает после катастрофы.
– Собственно говоря… – молодой человек виновато улыбнулся. – Собственно говоря, память я потерял до катастрофы.
– Вот как? – заинтересовался Ахметзянов. – И при каких же обстоятельствах?
– В том-то и дело, что обстоятельств я тоже не помню.
– Совсем ничего?
– Совсем. – Студент задумался. – Ах да, мы с Розой когда студенческий билет нашли, там была написана фамилия моя и инициалы: «А.А.».
– Сан Саныч?
– Вполне вероятно, – пожал, плечами студент Михайлов.
– Балет любите? – неожиданно спросил патологоанатом.
– Что?
– Нет, ничего… Я буду называть вас господин А.
– Господин А.? – Студент приблизился к носилкам, на которых лежали останки помощника машиниста. Понюхал воздух и отошел к окну, за которым поздний вечер замаскировал истинное время года. – Может быть, просто Михайлов? Студент Михайлов?
– Воля ваша.
– Хотя, если вам удобно, можете и господином А. называть.
– Нет! – воскликнул Ахметзянов. – Это как вам удобно!
Неожиданно студент Михаилов замер посреди прозекторской, выпрямил и так прямую спину, установил руки перед грудью и вдруг сделал три фуэте кряду. Да так он произвел эти фигуры, что у Ахметзянова от совершенства дух захватило.
Он подскочил к студенту, коротко хватанул его за плечи, потом отпрыгнул и заговорил быстро- быстро:
– Вы вспомнили! Вы – балерун! – Патологоанатом задыхался. – Вы – истинный балерун! Такая чистота! Уж я-то в этом понимаю! Кому, как не мне, понимать! Да я всю жизнь!..
– Да нет же, – слегка запротестовал студент Михайлов.
– А я говорю – да!!! Вы – гений! Большой театр?
– Нет-нет! Я просто на журнал посмотрел. Вон там, на подоконнике.
Ахметзянов обернулся и отыскал взглядом журнал «Российский балет». Он был раскрыт на снимке покойного Нуриева. Фотограф щелкнул камерой в тот момент, когда Рудольф крутил фуэте.
– Я посмотрел на эту фотографию, – продолжал оправдываться студент Михайлов. – От нее что-то такое исходит…
Ахметзянов обиделся, так как счел, что молодой человек издевается над ним, вытащил из коробки папиросу «Герцеговина Флор», закурил и уселся на подоконник.
– Угостите меня папиросой, пожалуйста, – попросил студент, не замечая обиды.
Патологоанатом бросил коробку и спички на каталку с машинистом:
– Угощайтесь.
– Может быть, я курил? – высказал предположение студент Михайлов и, всунув папиросу в рот, затянулся так, что сразу сжег три четверти табака. При этом молодой человек не закашлялся, и Ахметзянов определил в нем завзятого курильщика, каким был и сам.
– Нет, – помотал головой студент. – Никогда не курил! Где у вас пепельница?
Ахметзянов разозлился до крайности, и, если бы не смуглость его лица, скулы его загорелись бы дикими яблоками.
– Да как же вы не курите! – Он подбежал к воскресшему. – С одной затяжки целую папиросу скурили и не поперхнулись!
Студент Михайлов пожал плечами и поинтересовался, не обидел ли он чем доктора.
– А ну покажите ваш рот! – Патологоанатом схватил молодого человека за щеки. – Раскрывайте, раскрывайте!..
Чем больше вглядывался в рот студента Ахметзянов, тем вернее убеждался, что тот никогда не курил. Зубы были идеально белые, и он на секунду подумал
– вставные, но, поглядев на десны, понял – свои. На всей слизистой ни малейшего налета, а язык розовый, как у младенца.
