– У него сердце справа! – весело сообщил хирург Никифор Боткин, заметив вошедших. – Редчайший случай. Я его влево перенес! Впервые в мире, заметьте!..
Вокруг стола стояли зрителями еще несколько человек и с неподдельным восхищением глядели на руки хирурга, которые работали словно на убыстренной кинопленке. Что-то сшивали, резали, перемыкали, зажимали… В общем, руки жили отдельно от Никифора, и зрители шептали в уши друг другу: «Гениален, конгениален!»
– Посмотрите на его легкие! – хохотал через марлевую повязку Боткин. – Ну разве это человеческие легкие? Посмотрите, какие огромные! Лошадиные, я бы сказал, или медвежьи, в конце концов!
Бойко вспомнил, как маленький чукча рассказывал ему о медвежонке по имени Аляска.
– А сердце-то бьется! – возвестил хирург. – И бьется слева!
– Ты, Никифор, – гений! – воскликнул Ахметзянов.
Боткин обернулся и встретился глазами с патологоанатомом.
– И ты здесь, беглый!
Прозектор кивнул, утирая слезы.
– На сей раз он тебе не достанется! – сообщил промакивая кровь, Никифор.
– Будет жить? – поинтересовался генерал.
– А как же!
– Во, бля, дает! – не выдержал Бойко. – После такого ранения!..
Тут он случайно опустил голову и увидел эрекцию выпирающую из-под халата Боткина. И здесь понял, как она, сексуальная энергия, перекачивается в творческую…
«А я кто? – задался вопросом Бойко. – Вокруг гении, а я-то кто?.. Что в жизни сделал? Чем удивил? Понял ли суть вещей? Пришел ли к Богу?..» На все вопросы, заданные себе самому, генерал мужественно ответил – нет!
Еще шесть часов длилась операция, а Боткин, казалось, не уставал ни капельки, временами восторгаясь:
– А заживает на нем как на собаке! Практически чудо какое-то!..
А потом студента Михайлова перевезли в палату реанимации, где он через три часа открыл глаза, и Ахметзянов, солдат, афганец, заплакал навстречу голубому сиянию.
– Голубчик вы мой! – восклицал он. – Спартачок!..
А генерал куда-то исчез, вероятно, по служебным надобностям…
Вера ждала его двое суток, а потом решилась и пошла в театр. На вопросительный взгляд Степаныча ответила:
– Я – жена его!
Степаныч трагически опустил голову:
– Почти вдова, – и добавил: – Вдова господина А. Красиво!..
Она чуть с ума не сошла. Побледнела, кровь отхлыла от кожи, ноги подкосились.
Степаныч комментировал:
– А прибили нашу звезду-шмизду! Говорят, фонарным столбом по голове два часа дубасили! Растением стал. Сердце бьется пока, а голова в лепешку!
Медленно, по стеночке, Вера сползала к полу. Она даже увидела таракана, бегущего к мусорному ведру. Таракан был столь велик и реален, что стал для девушки главным объектом, на котором пыталось сосредоточиться ее сознание.
– Ты что, старый, мелешь! – услышала Вера громкий голос Алика. – Ты что, дубина стоеросовая, девчонку пугаешь!!!
– Так я что, – припугнулся вахтер. – Я, что народ говорит, передаю. Я – передатчик!
– А если ты передатчик, – посоветовал Алик, – попросись в армию вместо рации!
– Что это вы, Альберт Карлович, – обиделся Степаныч. – Если «народный», то над обычным человеком можно обзываться?
– Замолчи, уволю! – уже добродушно сказал Алик, придерживая Веру под локотки.
Степаныч, просидевший на сем месте несколько десятков лет, вдруг, представив себя не у дел, необычайно огорчился, но потом успокоился быстро, придумав, что напишет на пенсии книгу под названием «Вахтер», где Альберта Карловича выведет безголосым педерастом, который в зимнее время носит не шаляпинское пальто, а женское манто, трепанное молью. Особенно Степанычу понравилось, что манто моль сожрала! Ха-ха!..
Здесь на вахте появилась Лидочка.
– И что ты, Ванечка, такой злобный! – вспомнила «вечная» имя вахтера. – А помнишь, кто тебя на это место в сорок седьмом пристроил? Когда тебе жрать нечего было?
– Помню, – сконфузился Ванечка.
– Видела бы тебя твоя тетка Виолетта сейчас! – наигранно рассерженно произнесла Лидочка.
Степаныч действительно сконфузился, хотя тетки Виолетты почти не помнил, так как та умерла в пятьдесят первом. С тех пор минуло пятьдесят лет…
