Стоит ли говорить, что спасители были щедро вознаграждены за 05 свое человеколюбие.
— Вот так ремесло, дядюшка! — воскликнул Комберусс, многозначительно подмигивая глазом и поглядывая на пять ясных золотых на своей испачканной дегтем ладони. — Что скажешь, дядюшка Ворчун?.. разве не в сто раз лучше выуживать из воды барынь с кружевами, чем сплетать канаты, не так ли? Эх, сотни тысяч чертей!.. вот, право, славное ремесло-то! Никаких вычетов, никаких удержаний… жаль только, что в этом деле так часто бывает застой…
Керадек не сказал ни слова, но и по его лицу было видно, что он сильно взволнован, что же касается Кедика, то глаза у него блестели и сердце усиленно билось при мысли, какую радость и благосостояние доставят там, дома, эти пять золотых луи сверх его жалованья, как облегчат они бедной вдове рыбака, его нежно любимой матери, существование на скалистом побережье Рекувранс.
И мистрис О'Моллой, и господин Глоаген были в ужасе от случившегося. Всем казалось странным, что сампан вдруг, ни с того ни с сего, стал тонуть без всякой видимой причины, ведь не было ни порыва ветра, ни подводного камня, ничего подобного. Очевидно, его умышленно хотели затопить. По словам Кхаеджи, аннамит, заслоненный парусом, мог без труда открыть доступ воде в судно, а особенно, если он заранее позаботился приготовить отверстие, которое заткнул на первое время. Что касается его лично, то Кхаеджи был убежден, что успевший незаметно раздеться и спастись, не предупредив их о грозящей им опасности, аннамит был не кто иной, как все тот же таинственный враг, преследовавший своей непримиримою злобой семью полковника Робинзона и уже ранее не раз покушавшийся на жизнь его детей. Только теперь они находились в первый раз лицом к лицу с врагом, облеченным в осязаемую форму, хотя он и принял меры против того, чтобы не быть узнанным; но пусть только он снова попадется Кхаеджи, и тогда…
— Ты ошибаешься, добрый Кхаеджи, — прошептал господин Глоаген, — это уже не первый раз!
При этом ему припомнился случай с лодкой Чандоса в момент встречи «Сераписа». Он припомнил фигуру и смутно уловленные им черты человека в большом белом тюрбане, и что-то общее припоминалось ему между тем человеком и переводчиком-аннамитом… Да, несомненно, здесь была какая-то аналогия между этими двумя негодяями, но физиономия одного, сколько помнится, мало походила на физиономию другого, да, кроме того, Сайгон так далеко от Калькутты! Как мало вероятно, чтобы один и тот же человек мог очутиться и здесь, и там в столь короткое время, чтобы повторить свою преступную попытку. Не подлежит сомнению только то, что в обоих случаях единственной побудительной причиной этих злодеяний была слепая беспощадная ненависть, преследующая этих безвинных детей. Поль— Луи уже во второй раз попадался заодно с ними и только чудом оставался жив. Не следовало ли ожидать других покушений, более верных и опасных, чем предыдущие?!
Все эти мысли проносились в голове господина Глоагена; он не сказал ни слова, но глаза его, устремленные в одну точку, и необычайная бледность лица, все говорило ясно, какой тревогой была наполнена его душа — тревогой не только за других, но и за своего единственного сына.
Мистрис О'Моллой была взволнована до последней степени.
— Да разве здесь нет полиции, что подобные вещи возможны! Этого негодяя следовало бы уже арестовать, предать суду и без дальнейших проволочек расстрелять или повесить. Я признаю только подобный образ действия с этими дикарями! И если вы хотите, чтобы я сказала вам правду, господин Глоаген, то вот мое искреннее убеждение — все это наше путешествие в Камбоджу чистое безумие, нам следует покинуть Азию, потому что только в Европе мы можем рассчитывать на безопасность. Кто поручится мне, что через какой-нибудь час все мы не взлетим на воздух вместе с этой гостиницей, преследуемые ненавистью этих демонов в образе человеческом! Нет, как хотите, но пока я здесь, я не сумею ни на минуту сомкнуть глаза, и знайте — что касается вашей затеи отправиться в камыши разыскивать какие-то старые камни и кочки, то я вам не товарищ, прошу извинить!.. Можете ли вы без ужаса подумать об этом путешествии при тех условиях, в каких мы с вами находимся здесь…
Нет, он действительно не мог об этом думать без ужаса, и как ни жаль, как ни трудно было ему расстаться со своей заветной мечтой, но для него было на свете еще нечто такое, что было выше науки, выше археологии, — это долг, долг опекуна и отца, повелевавший ему прежде всего не подвергать опасности жизнь этих трех молодых существ. Господин Глоаген приходил мало-помалу к убеждению, что даже пребывание их здесь, в Сайгоне, следовало сократить насколько возможно.
— Сударыня, — сказал он, берясь за шляпу, — я иду навести справки, и с первым пароходом, с первой возможностью покинуть этот город, мы отправимся в Европу!
Десять минут спустя господин Глоаген стоял уже у окошечка правления почтового пароходства и справлялся, скоро ли можно ожидать отправления во Францию.
— Отправления во Францию? — повторил за ним молодой служащий, выглядывая в окошечко, — не ранее двадцать восьмого числа текущего месяца, милостивый государь, то есть через девятнадцать дней.
— А в один из азиатских портов, в Сингапур, например, или в Шанхай?
— В Сингапур пароход отправляется восемнадцатого числа, то есть через девять дней, а в Шанхай пакетбот из Калькутты «Декан» отправился только вчера и другого не будет раньше, как через две недели.
— Благодарю вас, — сказал господин Глоаген, — но нет ли еще какого-нибудь пакетбота, который отправлялся бы немедленно отсюда?
— Нет, милостивый государь, такого нет! — ответил молодой служащий.
Господин Глоаген вышел, чрезвычайно огорченный этой неудачей. Чем труднее было уехать из Сайгона, тем этот отъезд казался ему необходимее. Как, в самом деле, ждать девятнадцать, пятнадцать и даже девять дней, когда ежеминутно может случиться непоправимое несчастье, когда невидимая, страшная опасность висит над головой Флоренс, Чандоса и даже Поля-Луи. От одной мысли об этом кровь у него стыла в жилах, но что было делать? Что предпринять?
И погруженный в эти невеселые размышления, он брел уныло вперед, вдоль набережной реки, не видя и не замечая никого и ничего в этой оживленной беспрерывно движущейся толпе прохожих.
Вдруг довольно сильный толчок заставил его очнуться.
— Разиня!.. надо смотреть, куда идешь! — крикнул чей-то густой раздраженный голос.
Дело в том, что господин Глоаген, погруженный в задумчивость, натолкнулся прямо на какого-то морского офицера, шедшего навстречу, и чуть было не стукнулся с ним лбом, что непременно случилось бы, не остерегись тот вовремя. Пробужденный этим строгим окликом, господин Глоаген поднял глаза и увидел перед собой человека лет пятидесяти, с седыми бакенбардами и красным цветом кожи, живого, энергичного, с горделивой осанкой и добрыми глазами, в обычной форме командира военного судна. И вдруг у обоих встречных почти разом вырвалось восклицание:
— Глоаген!
— Мокарю!
— Так это ты так со всего размаха налетаешь на людей!
— А ты так облаиваешь прохожих, как цепная дворняга!
— Эх, черт! Вот кого я не думал встретить в Кохинхине!
— Да, все на свете бывает, милый друг!
И друзья обнялись и расцеловались. Старые школьные товарищи, они до сих пор сохранили самые дружеские и сердечные отношения, хотя и встречались лишь изредка. Господин Глоаген сидел, зарывшись в свои книги, безвыездно в Нанте, а в последние годы в Париже, а Мокарю почти постоянно находился в море. Но время от времени последний наведывался в Нант и в Париж и тогда всякий раз заглядывал к старому товарищу, и в эти памятные встречи они обедали или ужинали вместе, где-нибудь в хорошем ресторане, и далеко за полночь беседовали по душам, обменивались новостями, воскрешали воспоминания, строили планы на будущее, а затем расставались снова на три-четыре года и даже более. И вот случай их снова столкнул, и при столь непредвиденных обстоятельствах. Друзья разговорились и, как и следовало ожидать, господин Глоаген рассказал капитану о трагическом стечении обстоятельств, побудившем его приехать в Сайгон и теперь принуждавшем его покинуть этот город возможно скорее, рассказал также и о своей неудаче и своем глубоком огорчении и затруднении по этому поводу.
— Я не вижу другого средства помочь твоему горю, — сказал капитан Мокарю, — как только предложить тебе и всей твоей компании сесть на мой фрегат и совершить плавание вместе со мной. Это, конечно, не совсем законно, так как казенные суда не имеют права принимать пассажиров и
