потом, прежде чем последний успел сообразить, что это туземная монета, незнакомец уже скрылся в толпе.
ГЛАВА IX. Комберусс не может понять
Кедик продолжал разгуливать по набережной без всякой определенной цели, но вскоре, привлеченный звуками военной музыки, сам того не замечая, очутился на стрелке Лежень.
Праздник был в полном разгаре. Весь Сайгон собрался здесь: и европейцы, и аннамиты, и приезжие купцы, и офицеры в блестящих мундирах, и дамы в нарядных туалетах, и мандарины в затканных шелковых одеждах, и жены их с накрашенными губами и яркими уборами наполняли аллеи и занимали скамейки и бамбуковые стулики, расставленные в четыре ряда вдоль красивой галереи, выходившей на рейд.
Оркестр перестал играть, окончив одну из пьес репертуара, когда Кедик, пройдя в толпе со связкою сапэков в руке, услыхал за собою разговор:
— Я готов биться об заклад, на что угодно, что он бретонец, — говорил какой-то пожилой господин, прогуливавшийся с двумя молодыми людьми. — Это чистый тип кельта, и если он не прямой потомок друидов, то я, право, согласен раз и навсегда отказаться от изучения антропологических признаков, — заявил пожилой господин, который был не кто иной, как господин Глоаген, а молодые люди, бывшие с ним, Поль-Луи и Чандос.
— Не правда ли, друг, — обратился археолог к Кедику, — ты с Финистера?
— Да, сударь, из Рекувранса, — отвечал юноша, дотрагиваясь рукой до своей фуражки.
— Вот видите! не говорил ли я? — сказал Глоаген. — Из Рекувранса, самой конечной точки мыса, настоящий бретонец, а я, голубчик мой, из Нанта, — приветливо улыбаясь, добавил он, — да мы, как видно, вместе с тобой будем плавать, ведь ты из экипажа «Юноны», а эти господа и я, мы сегодня же вечером переберемся к вам на судно с особого разрешения командира.
Между тем Поль-Луи и Чандос смотрели на молодого матросика с тем невольным чувством симпатии, какое возбуждают к себе юные моряки.
— Если не ошибаюсь, вы были сегодня на той паровой шлюпке, которая шла от мыса Святого Якова.
— Так точно, — засмеялся Кедик. Он с первого же взгляда узнал обоих молодых людей.
— Вы нас простите, что мы не сразу признали в вас нашего спасителя, но, право, мы были в таком состоянии…
— Это и видно было! — засмеялся Кедик.
— А давно вы плаваете? — спросил Чандос.
— Да, кажется, с самого дня рождения. Я помню себя крошечным ребенком, когда плавал с отцом, служившим на каботажном судне, которое ходило между Нантом и Бордо, а иногда занимался ловлей сардин… Когда же он скончался, то меня определили в школу юнг, и вот теперь скоро год, как я матрос…
Затем, как бы набравшись смелости во время разговора, он вдруг спросил, показывая свою связку сапэков:
— Не будете ли вы так добры, господа, сказать мне, что это такое? Какой-то туземец сейчас дал мне это, и я не знаю, что с этим делать.
— Это, милейший мой, туземная монета, шесть таких штучек составляют один сантим, а вся связка, если она не початая, стоит на наши деньги один франк… Но до свидания… мы вскоре увидимся с вами на судне! — сказал господин Глоаген.
— До свидания, сударь, до свидания, молодые господа, — ответил Кедик, с особой радостью отвечая на дружеские рукопожатия молодых людей. Он вдруг почувствовал к ним особое сердечное влечение, какую-то непреодолимую потребность сделать для них что-нибудь больше того, что он сделал, доказать им свою самоотверженную преданность, он хотел бы не расставаться с ними, всюду идти за ними, но не посмел и удовольствовался тем, что издали следил за ними в толпе.
Он брел задумчиво, провожая их глазами, когда вдруг снова почувствовал, что чья-то рука опустилась на его плечо. Обернувшись, он увидал перед собой того же таинственного аннамита в синих очках.
— Ты знаешь этих людей? — спросил он на ломаном французском языке, и при этом указал пальцем на господина Глоагена, Чандоса и Поля-Луи.
— Нет, очень мало, — нехотя ответил Кедик, чувствуя, что эти синие очки давят его какой-то непонятной силой.
— Что они говорили тебе?
— Они спросили, бретонец ли я родом, — сказал молодой матрос — и, кажется, думают отплыть на нашем судне, а потому-то, верно, и заговаривали со мной.
При этом незнакомец схватил его руку с такой силой, что тот чуть было не вскрикнул. Глаза незнакомца метали молнии даже сквозь темные стекла его очков.
— Они хотят отплыть на вашем судне? Отплыть завтра поутру?
Кедик утвердительно кивнул головой.
— А ты говорил, что нет пассажиров на судне! — в бешенстве восклицал аннамит, сверкая глазами и с пеной в углах рта.
— Да, говорил, я не знал — им, кажется, дано особое разрешение… А впрочем, какое вам дело? что вы ко мне пристали? Вот ваши деньги, и оставьте меня в покое!
Но незнакомец не заметил перемены тона и продолжал:
— Хочешь перемениться со мной платьем, я дам тебе денег, много-много…
Кедик рассмеялся:
— Да, меня осмеяли бы на судне, мне прохода не будет от товарищей, если я вернусь на корабль в наряде аннамита, да я попаду в карцер на два месяца!
— Так ты можешь остаться здесь, тебе незачем ехать! — продолжал незнакомец.
— Чтобы я стал дезертиром! Я — Кедик! — воскликнул новичок, — ой, да вы мне начинаете надоедать, оставьте вы меня в покое! — И повернувшись к нему спиной, мальчик зашагал в сторону от навязчивого незнакомца.
Аннамит, оставшись один, как будто призадумался, затем, точно приняв какое-то решение, направился в город по одной из улиц, параллельных арройам.
Весь вечер прошел на «Юноне» в приеме пассажиров разного рода. С семи часов вечера подходили шлюпки одна за другой и высаживали приезжих: сперва господина Глоагена с его друзьями, которых командир Мокарю встретил на трапе, а матросы, завладев их багажом, быстро отправляли его в трюм. Гостей устроили прекрасно в кормовых каютах, выходящих в гостиную командирской каюты, а Кхаеджи, в виде особой милости, получил разрешение спать поперек дверей каюты Чандоса.
Устроив своих гостей, капитан Мокарю, сияющий, в полной парадной форме, простился с ними на время, так как должен был присутствовать на обеде у губернатора.
— Ах, наконец-то я вздохну свободно! — воскликнула мистрис О'Моллой, вступая на палубу «Юноны», — до настоящего момента я все не чувствовала себя в безопасности, но теперь — дело другое.
И при этом к ней разом вернулся весь ее британский апломб; она обвела лорнетом кругом себя и оставшись, вероятно, довольна своим осмотром, вымолвила, обращаясь к капитану Мокарю:
— Ах, капитан, я положительно удивлена тем, что вижу; ваш фрегат в прекраснейшем порядке, и люди ваши смотрятся очень хорошо, все бравый, расторопный и толковый народ, как я вижу!.. Право, можно подумать, что находишься на судне английского флота!.. а никогда не поверила бы, если бы мне сказали… также и музыка сегодня на променаде… прекраснейшая военная музыка… ничем не хуже музыки нашего стрелкового полка, право же, это ужасно удивительно!
— Вы, как я вижу, принимали нас за дикарей, сударыня! — ворчливым тоном заметил командир. — Это объясняется тем, что вы нас не знали…
Мистрис О'Моллой, сконфуженная тем, что капитан Мокарю так верно угадал ее мысль и затем так ловко пристыдил ее и оправдал своих соотечественников, с минуту не знала, что ответить, но тотчас же оправилась и сказала:
— За дикарей? Ну нет, но, во всяком случае, вы должны согласиться, капитан, что между Англией и другими нациями все же есть известная разница…
— О, да, Англия менее цивилизованна, чем континент, это несомненно, — сказал капитан, — она одна
