заявлял он, и она верила. Однако он знал, что меня это возбуждает до безумия; каждый вечер я ложилась в постель, гадая: придет он завтра или нет?
Мы пробовали запирать от него дверь, но Екатерина отдала ему ключи от всех комнат. Я укладывала с собой в постель горничных, хоть было и противно терпеть этих вонючек рядом с собой. Но он просто вытаскивал их голышом из-под простыней и расшвыривал, визжащих и причитающих, направо и налево, пока я не оставалась одна, потом целовал мне руку и уходил. Тогда мы решили, что Кэт, полностью одетая, будет спать на полу, рядом с моей кроватью. На это он приказал ей немедленно убираться, угрожая, что в противном случае он ее ощиплет, как куренка. И она убралась…
Уберечься от него можно было только встав чуть свет. И тогда, спустившись вниз босиком, в ночной рубахе, он заставал меня за молитвой — само воплощение девственности. Он бормотал ругательства, хмурился, разворачивался и наконец удалялся в прескверном расположении духа.
До следующего раза…
Но, даже добиваясь меня столь беспардонно, он звал меня «принцесса» и обращался со мной соответственно, была ли я нагишом, укрытая одной лишь простыней, или полностью одетая в присутствии множества людей.
Он трудился надо мной взглядами и словами, грубыми шутками и тонкими намеками, пока я не стала чуткой, как жеребая кобыла. При дворе я владела собой, держалась с ним холодно и высокомерно, но, когда он заходил в мои апартаменты, я знала, что вся моя челядь замечает румянец, вспыхивавший у меня щеках, когда люди моего церемониймейстера Война, ударяя жезлами об пол, провозглашали: «Милорд адмирал с визитом к вашей светлости!»
Прокладывая путь к моему сердцу, он также прокладывал путь к моему телу. Начав с бесстыдного поглаживания ладони, он планомерно, шаг за шагом продвигался вперед, как войска, штурмующие город, занимают квартал за кварталом, улицу за улицей, дом за домом, пока не захватят весь его целиком. Мы не часто оставались одни: хотя Кэт и любила его, но меня она любила больше и знала, что должна любой ценой сохранить мое доброе имя. Время, однако, шло, и случалось, что ее бдительность слабела — ему или мне (такова была его власть надо мной) удавалось ее отвлечь, и тогда он улыбался, как Люцифер, и касался моей руки, волос, рукава платья рядом с грудью, пока шнуровка не начинала меня душить и плоеный воротник не стискивал мне горло. Девственнице, чтобы вся ее кровь закипела, достаточно и такой малости, и ему это было хорошо известно…
Новый год, пришедший на смену старому, застал нас в старинном родовом поместье графов Садли, укрытом в долине одного из исконных английских графств. Здесь он устроил для Екатерины ее собственный королевский двор с пятьюдесятью фрейлинами для нее, а также с сотней дам и кавалеров, чтобы те прислуживали ей и ему.
На ежедневные утренние мессы в часовню королевы приходили, однако, только самые набожные. По утрам в январе иней блестел на каждом камне на полу — так холодно было даже в доме. Но Джейн и ее «ученые девы» не пропускали ни одной службы — они твердо шли по пути добродетели. Я тоже, как правило, была среди них, искупая барахтанье в постели с моим лордом молитвами с его женой. На шестой день января пришелся праздник Крещения. Екатерина первая подошла вкусить хлеба и вина и, опустившись на колени перед алтарем, вдруг с беззвучным криком упала без чувств.
— Королева! Пошлите за милордом! Доктора! Господи, пощади ее!
Смертельный ужас объял всех и каждого. Через неделю после того, как захворала королева, болезнь охватила весь дом. Первыми слегли полдюжины слуг, трое из которых вскоре изошли смертным потом, отправляясь на встречу с Создателем. Мой лорд распустил всю прислугу из тех, что еще не разбежалась, и оставил лишь нескольких человек, чтобы носить воду, готовить еду и разводить огонь. Мы все сидели по своим углам, стараясь жить так, будто смерть не стучалась в нашу дверь.
И все мы страдали, каждый по-своему. Кэт, Ричард, Чертей и старый Фрэнсис твердо смотрели в лицо смерти, бросая ей вызов. Парри сделалась мрачной, в ней еще четче проступили валийские черты; она сидела в углу, что-то бурча, все время говорила о талисманах, амулетах, акульих зубах, семенных железах куницы и кроличьих лапках, и ничего из этого, кроме лапок, нельзя было достать в Глостершире в самый разгар зимы.
Из всех моих людей Гриндал переживал сильнее всех, его богатое воображение рисовало ему возможную близкую смерть. Высокий и тощий, он еще больше высох, его бледное лицо еще больше осунулось от поста и молитвы. К нашим с ним совместным занятиям он подходил с удвоенным рвением. Однажды после полудня, спустя примерно неделю после начала болезни королевы, он отложил Платона и попросил у меня разрешения удалиться и начать с начала завтра.
— Мой неверный разум отказывается служить мне сегодня. Я прошу, ваше высочество, меня извинить.
— Тогда до завтра, мой добрый наставник. Честно говоря, в тот год я с радостью оставляла занятия, чтобы на свободе мечтать и думать о нем…
Вот так наши мечты тянут соки из нашей реальной жизни. Я не видела, как мой дорогой Гриндал ушел, сказала только пару коротких слов на прощание. Солнце завтрашнего дня, о котором он говорил, еще не взошло, а рука, постучавшаяся на рассвете в мою дверь, была не рукою Гриндала, а моего лорда, который снизошел ко мне как, ангел в своей мужественной красе, но в лице его читалось слово «смерть», и тьма была в его глазах, и вид его бледен.
— Оставьте нас!
Никто не посмел ослушаться его резкой команды. Он оторвал меня от утреннего туалета, мои неприбранные волосы рассыпались по плечам ночной сорочки. От него пахло смертью; я знала, что он принес ужасные известия.
Почему мы остались одни? Мне нужна была Кэт, я…
— Мужайтесь, мадам.
Я вцепилась руками в край стола. Он был напряжен, как натянутая тетива; я тоже дрожала. Голос его дрогнул:
— Миледи, если бы я мог избавить вас от этой печали…
Я едва могла прошептать:
— Сэр, это королева?
В его глазах блеснула тревога.
— Королева? Нет, Боже сохрани. Ваш наставник, Гриндал, слег вчера вечером и больше уже не вставал. Его тело упокоилось здесь, его душу принял Господь.
Сердце мое переполнилось горем. Слезы застилали глаза, я не могла говорить. Я не видела ничего, пока не почувствовала его рядом с собой и не услышала запах мускуса. Его камзол коснулся моего лица. Одна сильная рука поддерживала меня за талию, другая обхватила за плечи, поддерживая голову. Его пальцы гладили мои волосы, лоб, заплаканные глаза.
Он взял меня за подбородок и поднял мою голову вверх. Сквозь слезы я увидела, как лицо, которое я любила, склоняется к моему, и, чувствуя одновременно и горечь и упоение, я уступила.
Глава 5
Так мы стали любовниками. В тот день кончилось мое девичество. Нет, он не похитил мое сокровище, ни в коем случае: еще ни один мужчина не был осмотрительнее, ни один адмирал не маневрировал искуснее. Но когда его пальцы ласкали мою шею, погружались в корсаж, касались моих грудей, а я учащенно дышала, повиснув на его руке, задыхалась от его близости, тонула в его долгих поцелуях, тогда я утратила свою душевную чистоту и познала себя как женщину.
Был какой-то стих о любви:
«Я замерзаю, я горю, я гибну на вершине страсти…»
Не могу вспомнить дальше.
Но мороз и жар я помню до сих пор, как будто это было вчера, и, к своей сладкой погибели, я чувствую их до сих пор. Он был первый, кто разбудил мое тело для этих упоительных восторгов, и именно за это, за его черную душу я отдала ему свою девичью любовь…
А как же Екатерина? Что было с ней, пока мы играли в наши игры? Она не была больна, не лежала при смерти. Ее недуг был из тех, что приключается со всеми женщинами, которые делят ложе с мужчинами!
