крайней мере остаться одной и иметь возможность думать, злиться и стараться понять…
Мы подъезжали к Чешанту, стоявшему посредине лесистой долины, когда свет июньского дня уже почти померк. Оловянное солнце плыло низко в клубах вечернего тумана, и бронзовая луна висела над холмами, как языческое зеркало. Когда мы подъехали к старинному каменному дому, сэр Энтони вместе со всеми своими домочадцами встречал нас у дверей, и по его глубокому поклону я поняла, что ему ничего не известно о том, что произошло. Он и его жена преклонили колена у ног моей лошади, и, сняв шляпу, он приложился лбом к пыльному стремени. Такая почтительная встреча пролилась бальзамом на раны моего сердца.
На следующее утро, когда роса еще блестела на полях, сэр Энтони зашел ко мне. Он остался таким же маленьким, темноволосым и молчаливым человеком, каким я его видела в покоях короля. Ступал он мягко, разговаривал негромко и приветливо, но его маленькие глазки светились умом, а ровная манера держаться выдавала в нем человека, не привыкшего к возражениям. Помнил ли он тот вечер в Уайт-холле, когда я ужинала с королем и в последний раз видела отца живым? По приветливому выражению, появившемуся на его лице, когда я вошла, я поняла, что помнит.
Он снова приветствовал меня по всем правилам, опустившись передо мной на колени.
— Госпожа принцесса, я всем сердцем сожалею, что болезнь, грозившая вам в доме королевы, заставила вас перебраться ко мне…
Болезнь… Ну, можно и так сказать, если мой лорд — это недуг, то я перенесла его тяжело…
Я оглядела прохладное просторное помещение с низким потолком, дорогими шпалерами по стенам и изысканной мебелью (оно вполне годилось даже для правящего монарха, не говоря уже об опороченной девице) и попыталась улыбнуться.
— Мы все очень признательны вам за гостеприимство.
Он поднялся и шагнул мне навстречу.
— Мадам, это я должен быть вам признателен. Может, вашей милости будет угодно прогуляться по галерее и осмотреть картины, что висят там?
Я подавила горький смех. И тут галерея. Еще одна?
Но он не имел в виду ничего дурного. И что еще оставалось делать?
— Как вам будет угодно, сэр.
Следуя за ним, я вышла из моих покоев и, пройдя через большой зал, оказалась в широкой, залитой солнцем галерее. И тут глазам моим предстал портрет, лицо на котором было мне знакомым, хотя я никогда его раньше не видела. Втянув голову в круглые плечи, с портрета на меня смотрел бледный, измученный бесконечными заботами скряга, больше похожий на фабриканта или торговца, чем на короля, и более того — короля Англии.
— Ваш дед — Генрих Седьмой — король и воитель — так начал Денни свой рассказ. — Это, ваша милость, был человек, ниспосланный самим Провидением. Он сразился с королем Ричардом — узурпатором герцогом Глостерским — в битве на Босвортском поле. Он поставил на карту свою жизнь, чтобы основать вашу великую династию.
Денни знаком подозвал слугу и предложил мне вина и засахаренных фруктов. Его угощение было столь же приятно на вкус, сколь целителен бальзам его слов для моих душевных ран.
— Ему наследовал ваш отец, миледи. Что это был за человек! — Он подвел меня к следующей нише, где весь залитый солнцем висел портрет моего отца, на котором он был изображен больше чем в натуральную величину: толстые, как стволы деревьев, ножищи широко расставлены, массивное туловище с бычьей шеей, голова в знакомой шляпе с плюмажем подпирает расписной свод потолка. В лице Денни ясно читалась борьба двух чувств — гордости и горечи. — Он принес нам славу и величие, заставил весь мир считаться с Англией. А теперь… — Он резко замолчал и вздохнул.
— Что теперь? — нетерпеливо спросила я. Он помедлил с ответом и взглянул мне прямо в глаза.
— Вы дочь своего отца, мадам. Я служил ему, а теперь готов служить вам — только прикажите.
Что он говорит?
Он продолжил, тщательно выбирая слова:
— Не в нашей власти противиться Божьей воле… но я бы попросил у Всемогущего об одной великой милости: отпустить королю — вашему отцу — еще несколько лет. Ибо до тех пор, пока ваш брат не сможет жениться (и произвести на свет потомство, как каждый из нас добавил про себя), до тех пор…
— Я и моя сестра — единственные наследницы. Это вы хотите сказать?
Теперь мне стало понятно, откуда взялась симпатия и беспокойство обо мне у старого Денни: он служил Генриху и хочет, чтобы Англией правили потомки Генриха, а не лорд-протектор и прочие самозванцы…
— Не вы и ваша сестра — но ваша сестра и вы, моя дражайшая леди, — мягко поправил он меня.
Краска залила мне щеки. Какая я дура! Конечно, Мария идет впереди. Так было раньше и так будет всегда, так уж получилось. Вот тут-то и собака зарыта. Как известно, в Англии никогда не правили королевы.
— И все же — после Эдуарда идут одни только женщины: ваша сестра Мария, потом вы, а затем наследницы по линии сестры вашего отца — ваши кузины леди Джейн и леди Екатерина Грей. И даже если признать справедливыми, как некоторые считают, притязания на трон потомков старшей сестры короля Маргариты, которая была замужем за королем Шотландии, то наследницей опять оказывается женщина (и более женщина, чем кто бы то ни было) — ваша кузина Мария, королева шотландская.
Вот оно, роковое наследство Тюдоров, о котором говорил мне мой лорд, — слабость мужчин. Все мальчики умерли в младенчестве, а девочки выжили…
— В этой шотландской линии Тюдоров есть один сын — Генри Дарили. Но его родство лишь отдаленное, и он еще католик в придачу. И лишь его матери, властолюбивой графине, могло прийти в голову, что он может стать королем.
Дарили. Да, я помню, когда его мужеподобная мамаша представляла своего сына ко двору. Длинный и тощий, как жердь, светловолосый юноша, Тюдор, по крайней мере, по росту и масти. У меня вдруг возникло новое опасение.
— Он претендует на престол? Денни улыбнулся.
— Не более, чем другой «принц», чьи права тешат воображение его сторонников. Вы, наверное, слыхали об Эдварде Кортни, последнем из Плантагенетов?
Кортни? Я слыхала о нем от Кэт, и теперь это имя всплыло в памяти.
— Единственный оставшийся в живых потомок дома Йорков? Он кивнул.
— Его мать была дочерью великого Эдуарда Четвертого. Он — единственный сын. Но что ни говори, в его жилах течет кровь Плантагенетов. И ваш отец, со свойственной ему мудростью, рассудил, что лучше держать их от греха подальше: они провели десять лет в Тауэре как государственные преступники.
Я содрогнулась. Вся их вина — королевская кровь, и дорого же они за нее заплатили. Денни снова взглянул на портрет моего отца.
— Нет, миледи, пока Господь не дарует нам принца, продолжение рода Тюдоров возможно только через принцесс. И ваш долг — не дать ему оборваться. Проявив дальновидность в выборе мужа. — Теперь глаза Денни, его слова призывали меня:
— Опасайтесь всех ухажеров, миледи, я бы даже сказал, опасайтесь всех мужчин. Берегите себя как продолжательницу рода — не поддавайтесь ни на какие посулы! Ибо они могут погубить вас, а вместе с вами всю страну. Они вдобавок могут стоить вам жизни. Ибо ухаживать за вами, не получив предварительно разрешения короля и совета, — государственная измена. И вы, если примете эти ухаживания, тоже будете считаться преступницей.
Думал ли мой лорд об этом? Наверняка! А если нет, то как же беспечно он рисковал моей жизнью и своею тоже!
Больше слушать я не могла. Я попросила доброго сэра Энтони извинить меня и удалилась в свои покои. Когда я укрылась в своей опочивальне, хоть каким-то утешением послужила мне мысль, что до последнего упоминания об его ухаживаниях я почти полчаса не вспоминала о своем вероломном лорде.
Передышка была недолгой. Все лето я страдала и томилась, несмотря на все старания Кэт. Доктора приходили и уходили, но никто из них не решался дать название моей болезни. Потому что от этого недуга — любовной горячки — может вылечить только один доктор — время, и это лекарство действует с убийственной медлительностью, и вкус его горек…
